Плывущие против течения - [9]
Рядом с Такао у прилавка стоял старый, худой крестьянин, и храмовый служка вполголоса объяснял ему чудодейственную силу амулета. Лицо крестьянина было безучастно, он неподвижно смотрел куда-то поверх головы продавца. Такао обратил внимание на его оголённые до колен ноги. Темно-бронзовые, со вздувшимися жилами и натянутыми мускулами, они сплошь были покрыты струпьями и волдырями - следами укусов пиявок и москитов. Нетрудно было догадаться, что это ноги человека, всю жизнь месившего ими болото рисовых полей. - - Возьмите этот омамори, он предохранит от неурожая, - предлагал служка.
Крестьянин отрицательно покачал головой:
- У меня их дома несколько штук.
- Тогда какой же вам дать?
- Есть ли у вас омамори от войны? - спросил крестьянин.
И Такао с интересом заметил, как оживилось его лицо.
- От войны?
Столпившиеся сзади люди прижали Такао вплотную к прилавку. Они внезапно прекратили галдёж. Храмовый служка задумался.
- Саа-а… - Он развёл руками. Глаза его торопливо начали перебегать с одного амулета на другой.
Взгляды столпившихся вокруг людей напряжённо следили за ним.
- Вот! - нерешительно приподнял он деревянную дощечку с замысловатой надписью. - Укрепляет взаимную любовь…
Но старик упрямо качнул головой. Он снял широкополую соломенную шляпу, в тени которой только что стоял Такао, и ладонью пригладил редкие волосы на голове.
- Видите ли, господин, наш староста уверяет, что скоро опять будет война, - доверительно сказал он служке. - И соседи просили меня купить омамори от войны.
Разве нет у вас таких?
Но служка уже отвернулся от старика и занимался с другими покупателями.
Старик-крестьянин постоял ещё немного и разочарованно отошёл от прилавка.
Последний раз окинув равнодушным взглядом храмовый двор, он медленно поплёлся к лестнице. Вслед за стариком от прилавка отхлынули остальные. Остался один Такао.
- Что тебе, мальчик?
Такао даже вздрогнул от неожиданности. Он так был поглощён разговором крестьянина и продавца, что забыл о цели своего прихода.
- Омамори от детских болезней, господин! - вспомнил Такао и протянул служке деньги.
Он не спеша отошёл от прилавка с зажатым в руке крохотным конвертиком из белой ворсистой бумаги.
Спускаясь вниз по широкой храмовой лестнице, Такао продолжал думать о старике-крестьянине, который вместе со своими односельчанами ищет омамори от войны… Он вспомнил слова Сато, который говорил мальчикам, что если люди не захотят войны - её не будет. «Пусть каждый человек поставит свою подпись против войны! Пусть каждый отстаивает дело мира!»
Неторопливо спустившись с последних ступеней, Такао остановился у ворот. Гладкие деревянные столбы, окрашенные красным лаком, как две большие руки поддерживали в воздухе поперечные брусья, плавно загнутые концы которых словно приготовились к взлёту…
«А что, если людям, проходящим под этими воротами, - подумал Такао, - напомнить об омамори против войны?..» Он даже улыбнулся - так понравилась ему эта мысль.
«Карпы», несомненно, одобрят её.
Деловитый Такао измерил глазами высоту ворот. Лучше всех у них лазит юркий Масато, хотя и Лисичка-Сигеру от него не отстаёт… Но что же они напишут?
Он отошёл в сторону от дороги и уселся под деревом, не сводя глаз с ворот.
«А что, если написать примерно так: «Японец! Лучший омамори против войны - твоя подпись под воззванием в защиту мира».
Наверху, на горе, ударили в колокол. Гулкий, протяжный звон неторопливо поплыл над городком, над маленькими деревушками, над залитыми водой квадратиками рисовых полей, в которых отражались облака.
Сделать всё, чтобы спасти Сато-сенсея! Но что предпринять? Что они, школьники, должны и могут сделать? Прошла уже неделя, как Сато арестован, а что они предприняли, чтобы помочь своему любимому сенсею?
Эти мысли весь вечер теснились в голове у Масато.
Он долго и беспокойно ворочался в постели; засыпал, вновь просыпался и прислушивался к шелесту ветвей. Лишь под утро, убаюканный ритмично застучавшим по крыше дождём, Масато забылся тревожным сном.
Ему снилось, что, одетый полицейским, он беспрепятственно входит в угрюмое здание тюрьмы, спускается по узкой каменной лестнице в холодную сырость подземелья и долго бродит в одиночестве по длинному, мрачному коридору. Он знает, что сейчас или никогда они, «карпы», должны спасти учителя. Но где его искать? Где Дзиро, Сигеру, где все мальчики?..
Масато проснулся, когда через окно в комнату только ещё пробивался сумрачный рассвет. Дождь кончился, и з тишине было слышно, как за тонкими стенами падают капли с карниза крыши на кучи сухих, опавших листьев.
Потом Масато услышал хлопанье крыльев - во дворе завозились куры. Дребезжа на ухабах, по улице проехала арба. И, наконец, начало нового дня возвестил стук открываемых в домах деревянных ставней.
Бесшумно ходившая по комнате мать раздвинула двери, и перед Масато раскрылась давно знакомая картина - крошечный дворик, покрытый лужами, почерневший бамбуковый забор и крыша храма, выглядывавшая из-за верхушек кипарисов и сосен.
А за храмом в голубовато-серой туманной дали едва вырисовывалась суровая, оголённая вершина Одзиямы.
Вместе с влажным утренним воздухом в комнату ворвались первые солнечные лучи.
