Плывущая женщина, тонущий мужчина - [94]

В корабельном меню нашлись и марихуана, и героин, и «экстази», и «спид». Я решил, что, коль скоро наркотикам суждено играть главную роль в мировом капитализме, мне, живущему пред лицом гибели, сам бог велел их отведать, и попросил, подобрав по вкусу, приносить вместе с едой.

Особенно мне полюбился «экстази» за его ни с чем не сравнимый ядовито-оранжевый восторг. Настолько, что у меня в ежедневный обычай вошло, приняв дозу, читать Библию и «Исторические записки». Почему-то мой интерес сам собой сместился в сторону конца света, как его изображают Откровение и хроники с их донельзя лаконичным описанием того, как гибли в междоусобицах древнекитайские царства. Эти бесхитростные рассказы почти не дают пищи воображению. Это не вымысел, это голая правда, а о ней много не скажешь. Человек теряет дар речи, оказавшись перед лицом смерти и уничтожения. Нет сомнения, что древние историки, потеряв дар речи при виде того, что свершалось на их глазах, очнувшись, жадно хватались за перо с единственной целью – запечатлеть подлинные факты. Может быть, благодаря наркотикам у меня такое чувство, что эти летописцы, повествующие о гибели, сидят в соседней кабинке туалета, и я даже пробовал перестукиваться с ними через стенку.

Как же должен был перемениться мой душевный мир, если я, туалетный таракан, заинтересовался историей гибели древних царств! Тут не обошлось без влияния корейского поэта, с которым я познакомился на корабле. Он поддержал революцию Брюса Ли, днюет и ночует в библиотеке, читая Сыма Цяня и сочиняя стихи. Одно несомненно: события великой переломной эпохи, когда гибли цивилизации, прежде казавшиеся не имеющими ко мне никакого отношения, внезапно стали восприниматься как что-то родное и близкое. В этой трагедии всеобщей гибели человек, запертый голым в туалете, лишь один из представителей огромной массы людей. Точно так же автор Откровения и Сыма Цянь в свое время были всего лишь представителями бессчетного множества людей, подвергавшихся унижениям. Их отличие в том, что они, несмотря на отчаяние, писали. Они полагали, что если не засвидетельствуют историю, она станет уделом вымысла. Создавая свои труды, они вживались в историю, растворяя индивидуальную трагедию в великом водовороте гибнущих государств и цивилизаций, и это помогало им сохранить волю писать. Наш корейский поэт, беря пример с Сыма Цяня, принял решение во что бы то ни стало продолжать писать. Писать, вдохновляясь гибелью, стало, если можно так выразиться, его индивидуальной религией.

Что касается меня, я забываю об унижениях, черпая силы в наркотиках, и стараюсь встречать гибель бездумным смехом. Благодаря наркотикам мои чувства стали несравненно проще, самолюбие вместе с дерьмом смыло в море. Зато я приобрел странную уверенность – человек способен выжить в любых условиях, какие бы мытарства ни выпали на его долю.

Или это всего лишь нежелание признать свое поражение? Нет, сколько б я себя ни терзал, это не мешает мне отстраненно созерцать свое падение и гибель современной цивилизации. Может быть, это что-то вроде божественной благодати? В таком случае я тоже теперь живу в вере. Будучи заперт голым в женском туалете, я совершаю свой духовный подвиг. Смейся, смейся…

Японские интеллектуалы с присущей им наивностью до сих пор рассуждали об истории, о религии, о гибели цивилизации как о чем-то чужеродном, не имеющем к ним никакого отношения. Они любят, настроившись на лирический лад, воспевать гибель, вновь и вновь перелагая историю о том, как некто, взревновав к роду, достигшему вершин могущества и процветания, или к непобедимому герою, желает им смерти, а когда его желание наконец исполняется, горько оплакивает их погибель. Не знаю, что это – привилегия народа, не изведавшего подлинного уничтожения всего и вся, или глупая сентиментальность? Когда-то и я был одним из этой когорты, а ныне раздавлен безмолвием погибших людей. Дешевое сострадание и слезы были бы для них оскорбительны. Их одиночество, их печаль суть одиночество истории, печаль истории, ставшей жертвой предательства. Подобно им, и я перед лицом истории потерял дар речи.

На корабле на меня смотрят как на представителя мелкой буржуазии, обреченной уйти со сцены истории. Они заявляют, что японцы выполнили свою миссию. Я насильно прикован к реальности, соответствующей их представлению о будущем. Брюс Ли учит, что тот, кто хочет выжить в грядущем мире, должен скитаться как беженец, воевать как солдат, предавать друзей и изменять себе. Или же получать удовольствие от унижений. Б конце концов я выбрал путь мазохизма. Вынужден во всеуслышание признать – это всегда было моим заветным желанием. Хорошо это или плохо, но ныне я живу той самой новой жизнью, о которой смутно грезил еще до того, как судьба привела меня на корабль. Если Брюс Ли будет управлять этим кораблем, разбрасывая семена войны по всему миру, я намерен, хоронясь в женском туалете и не участвуя в его войне, продолжать вести свой собственный бой. Как если бы, покинув Японию, я осуществлял на практике «отказ от войны», провозглашенный японской конституцией, но еще больше это напоминает принцип ненасильственного сопротивления Ганди.