Плюс один, товарищ комбат! - [3]

Рядом, почти целая, лежала «любимая» связистами «эрбушка-горбушка» в алюминиевом корпусе, или по-военному литеру — РБ (3-Р).

— И что ты тут химичишь? — донельзя удивился Степан, разглядывая при свете двух керосиновых «летучих мышей» эту свалку. — В чем проблема у приемника, можешь сразу сказать?

— Да в проклятых лампах, тудыть ее в качель, — страшно выругался радист. — Сдохла лампа в приемнике, резерва нет, вот и пытаюсь из запасной горбушки выковырять и вставить.

Степан задумчиво повертел на свету корпус «давшей дуба» лампы, оказавшейся довольно дефицитной сейчас — тетродом прямого накала СБ-112. Положил ее обратно на стол и стал вдумчиво разглядывать скромные запасы запчастей, которые были развернуты из кульков своим запасливым хозяином и явлены на свет на куске ткани. Было, так скажем сразу, небогато. Три 2К2М и одна, непонятно как оказавшаяся у радиста, лампа для все еще экспериментального миноискателя Кудымова — СО-243. Степан видел эти миноискатели у саперов и даже во внутренности заглянул.

— Тебе лампы из «горбушки» не помогут, — просветил беднягу-радиста Степан, не вдаваясь в расспросы об авантюрной судьбе лампы от миноискателя. — Тебе же совсем другие нужны — сто двенадцатые. Еще тут на триодах, УБ-110 есть. Есть лишняя? Можно у танкистов, накинув сверху «два-кэмэшку», на нужную выменять.

У Степана, как заядлого радиолюбителя, был собственный загашник, сделанный из небольшого железного термоса, с запасом ламп и небольшими качественными инструментами, собираемых по оказии. Но кроме тех же «два-кэмэшек» там давно уже ничего не было. Разошлось.

— Да я сам знаю, что не помогут, — почти закричал радист. — Но, ё-маё-зеленое, попытаться-то я должен. Хоть сижу и вид делаю, что чиню. Буду так без дела сидеть — комбат или как собаку застрелит, или особистов с политруком натравит. А танкисты не выменяют, уюшки. Слышал, как вчера мы танки секретные прикрывали? Доприкрывались. Знаешь, почему пехота к танкам не прошла? Нам приказ дали — каждые четверть часу по одному трехминутному артналету. А связь-то тю-тю. По телефону — нельзя. Пока посыльный добрался — пехота сама решила орден себе заработать. А там сосны, ели. Мы по квадратам бьем — снаряды по стволам втыкаются. Танкам-то хоть что — им все равно какой дождь, а красноармейцам зонтиков не выдали. Когда вдобавок еще и финны из пулеметов добавили, те и отошли. А танки без пехоты в лесу — сам знаешь, горят в полночь, как пионерский костер.

— Тебе не в радисты, тебе в писатели надо идти, — посоветовал радисту Степан. — Ладно, сиди, а я пошел. Крути свое «кино» дальше. Без ламп не починить. С меня и так стружку снимет мой капитан, за то, что долго шляюсь. А твой комбат — мне не начальство, — веско, как ему казалось, добавил Степан, сам удивляясь внутренней уверенности в собственной правоте. С именно такой уверенностью он со скандалом ушел с завода в армию, чтобы лично отодвинуть границы от родного «города трех революций». Белофинны были упертым и непонятным в его понимании народом, к которому лично Степан никакого доверия не испытывал, после всех историй об их вероломных нападениях в двадцатых. Но самым главным фактором для Степки было то, что в Ленинграде жили его мать и маленькая сестра. Жить в самом лучшем государстве в мире с осознанием возможности артобстрела любимых близких со стороны непредсказуемых белофиннов — для Степана было невыносимо. Поэтому, как и многие ленинградцы, он рвался на войну.

На пути обратно Степану пришлось задержаться. Какой-то вредитель, видимо, на командирском танке, сбил своей антенной телефонный провод, пересекавший на вешках дорогу, и теперь лежавший разорванным по обочинам. Пришлось остановиться и, поплевав на руки, взяться за черенок пехотной лопатки, чтоб заново вкопать свороченную вешку, а затем еще и сращивать кабель.

Не успел уставший Степан вернуться в свое расположение, как его тут же неожиданно вызвали к особисту, старшему лейтенанту госбезопасности Ковригину. «Неужели очумевший комбат меня заложил?» — была первая мысль Лаптева. Первая мысль, как оно часто бывает, оказалась правильной. Вторая мысль была о том, что его заложили по тому же проводу, который он сейчас починил. Любое доброе дело не окажется безнаказанным.

Особист, в нынешних обстоятельствах роющий сразу под всех, с простым, самым младшим командиром Красной Армии долгих церемоний вытанцовывать не стал. Невыспавшийся вид его был страшен и суров. Еще бы — все командование дивизии бегало последние двое суток как наскипидаренное из-за этой эпопеи с «секретными» двухбашенными танками. Еще и орудия сами себе казенники отрывают. Радиостанции в части ломаются. Тут уже, по совокупности, за то, что не углядел, и самого товарища старшего лейтенанта сковырнуть могут с отчаянной формулировкой. Приедет комиссия Военного Совета, пропишут рецепт. А затем поставит перед бруствером горячо любимое и самое справедливое в своей беспощадности начальство — и самолично, его персону — «ага». Особист, действуя напористо, как носорог, тут же выложил претензию комбата, который страшно обиделся, что какой-то связист посмел от него удрать без разрешения, и в отместку наябедничал прямо куда надо по полевому телефону открытым текстом. По словам ст. лейтенанта госбезопасности, тут было не меньше чем «измена Родины» и «саботаж» вместе взятые. Степан отбивался как мог. Он твердо держал линию, что он по должности связист, а не ремонтник, и просто не знает, как чинить радиостанции, тем более без ламп. Так и не пробив пассивной защиты Лаптева, старший лейтенант выложил главный козырь: почему отделенный командир доблестной и непобедимой РККА не донес на своего начальника, старшину Ничуренко, когда тот хаял командира 44-й Краснознаменной стрелковой дивизии им. Щорса, товарища Виноградова? Что де знал его старшина еще как командира среднего звена, и что тот «еще наломает дров». Степан поначалу опешил. Сдал украинца-старшину явно кто-то из своих, из связистов, при чужих таких слов битый жизнью старшина не позволял. Крамолы особой, по своей совести, тут Степан за Ничуренко не увидел. Ну в центральной газете напечатали фото очередного «выдвиженца», прыгнувшего чуть ли не из лейтенантов в комдивы, ну нашелся сослуживец с нелестной характеристикой. Но причем здесь «контра»?