Плюс-минус бесконечность - [27]

Незадолго до Нового года на вещевой ярмарке отключили отопление, три дня с девяти до девяти Лёся просидела в сыром продуваемом насквозь помещении, зарабатывая деньги на покрытие чудовищных мужниных долгов за аренду зала для его бесприютного театра, заработала — и на четвертый слегла под два стеганых одеяла. Горячий чай с малиной и аспирином не помогал: к утру тридцатого декабря Лёся горела и сотрясалась от постоянного кашля — лающего, грохочущего, душащего, изнуряющего… Собираясь на детский утренник, где режиссеру по совместительству приходилось прыгать по сцене большим меховым зайцем, горячо сочувствовавший Олег вызвал ей на дом врача — и умчался, расстроенно бормоча на ходу о том, что он сегодня не артист, а только муж своей больной жены. Юный доктор, тоже озабоченный предновогодним, совершенно лишним обходом гриппующих, несколько раз небрежно приложил холодный кружок стетоскопа к вздрагивающей Лёсиной спине, велел с утра тридцать первого сделать флюорографию, после чего без очереди зайти с результатом к нему в кабинет за назначениями — и молодо поскакал вниз по лестнице, на ходу влезая в распяленный пуховик.

Последовавшая ночь оказалась для Лёси самой страшной из всех, пережитых раньше. «Кошмарными» когда-то считались ночи, тонувшие в жгучих слезах очередного жизненного разочарования — но никогда она не ведала, как близка бывает к человеку смерть! Приступы кашля следовали один за другим, больная не могла остановиться, хрипела и стонала, едва переводя дух, цеплялась за мужа, говоря ему, что умирает, — но он, проявляя законное здравомыслие, подавал ей очередной стакан чаю с медом и убеждал держаться — иначе, мол, если вызвать «скорую», то без разговоров увезут в больничку, «и тогда Новый год точно накроется». Праздновать собирались у очередных «нужных» знакомых Олега, и он трепетно ждал новогодней ночи, связывая с ней какие-то серьезные надежды для своего вечно буксующего театрального дела.

Утром, ни минуты не спавшая, запихнув под платок мокрые от пота, слипшиеся волосы и напялив первый попавшийся свитер, Лёся кое-как доковыляла до машины и вместе с мужем отправилась на треклятую флюорографию, от которой ничего хорошего ждать уже явно не приходилось. В поликлинике царило приподнятое, предпраздничное настроение, стеклянная перегородка регистратуры была опутана длинным проводом с мерцающими разноцветными лампочками, в очереди предвкушающе пошучивали.

— Мне, пожалуйста, номерок на флюорографию, — Лёся протянула паспорт в окошко.

— Вы от какой организации? — сурово спросила ее женщина-регистратор и глянула особым, заранее выносящим приговор взглядом мелкого чиновника, имеющего минутную, но нешуточную власть.

— Я сама по себе… Мне доктор сказал… С восьмого участка… — предсказуемо растерялась Лёся.

— Тогда только третьего января. Сегодня до обеда у нас идут организации. А потом мы закрываемся, потому что короткий день, — с легким, почти незаметным злорадством ответила женщина.

Поделать с этим было ровно ничего нельзя. Перед ней возвышалась стена из тех, что головой не пробиваются.

— О, Господи… — в изнеможении Лёся припала лбом к стеклянному барьеру, но сразу же, вспомнив, как в бытность свою одной из уважаемых владелиц незабвенного «Хеленса» ловко распихивала взятки по карманам пожарников, санэпидемистов и прочих рэкетиров, решительно раскрыла сумку: — Тогда давайте с вами договоримся… По хозрасчету или как хотите…

Женщина в окне мгновенно расцвела и протянула руку — но получить приятный подарок ей было в тот день не суждено, потому что сбоку неожиданно возник вернувшийся из гардероба Олег:

— Что тут происходит? Не дают талон? Ничего, сейчас в два счета выдадут, — он бесцеремонно отодвинул жену от окошка, углядев при этом зажатую купюру в ее руке. — Ах, она еще и деньги у тебя вымогает! — его голос загремел на весь холл; несколько голов заинтересованно повернулось в их сторону. — Только попробуйте не дать сию же минуту моей жене талон! Только попробуйте! Я вам устрою! Вы у меня узнаете, как требовать у больных деньги — враз с работы вылетите!

— И попробую, — спокойно и нагло сказала женщина. — Еще как попробую. Сегодня на флюорографии страховой день, а одиночные, не от организаций, посетители по распоряжению администрации не принимаются. Отойдите от окна, мужчина, вы не один: за вами очередь, между прочим, стоит… Следующий!

Напрасно он пытался просунуть в маленькое окошко всю свою большую голову — сами больные возмущенно оттеснили его, стремясь скорей покончить с собственными номерками; напрасно клялся дойти после праздников до главврача и обрушить на голову строптивицы ужасные кары — ничто не подействовало: очередь двигалась своим чередом, на них больше не обращали внимания.

— Ладно, я это так не оставлю! — сдался, наконец, перед силой Олег. — Я им третьего числа задам, будут помнить, сволочи! — он обернулся к давно упавшей в кресло жене: — Ну, что делать, иди домой. Потом разберемся.

— Как — иди? — в ужасе приподнялась она. — Отвези меня, я одна не дойду!

— Ну… Почему не дойдешь… Дойдешь потихоньку… — Олег быстро глянул на часы: — Ох, блин, опаздываю! Через полтора часа на сцену выходить, а еще ехать через все пробки и гримироваться… Все, короче, полетел. Ты там давай, не разнюнивайся. Сейчас придешь — сразу большую ложку меда съешь — и под одеяло. И смотри мне — чтоб к вечеру была огурцом! Ночью в гостях должна на все сто выглядеть!