Пляжная музыка - [16]

— Еще одно, Джек.

— Давай быстрее, а не то передумаю.

— Моя мать велела передать тебе, что это она убила Шайлу. Она чувствует себя такой виноватой, словно сама спустила курок.

— Что заставило ее так думать? — ошарашенно спросил я.

— Она сама хочет тебе сказать, Джек. Лично. Здесь или в Америке.

— Дай подумать. Завтра я еду в Венецию. Можешь остаться в моей квартире. Тогда поближе познакомишься с Ли, но, пожалуйста, не говори ей пока о Шайле. Я должен выбрать нужный момент, чтобы рассказать ей, что ее мама покончила с собой.

Когда я вернулся домой, Мария уже легла, а Ли спала в моей постели. Ее личико было совершенно спокойно, и это наполнило меня такой несказанной нежностью, что я задумался: все ли отцы так жадно вглядываются в лица своих детей. Я помнил каждую черточку ее лица, для меня это была несравненная красота, скрытая за семью печатями. Это было выше моего понимания, какие слова нужно подобрать, чтобы объяснить этому прелестному ребенку, что ее мать бросилась с моста, так как жить для нее стало мучительно больно.

Между нами лежал секрет: смерть ее матери, и я не случайно выбрал Рим местом ссылки. Прекрасные набережные Тибра были невысокими, и в этом городе трудно было убить себя, бросившись с моста.

Глава третья

После переезда в Италию я написал о Венеции восемь статей для семи разных журналов. Венеция — все равно что талон на обед для писателей, работающих в жанре путешествий. Я люблю этот город, так как он единственный из тех, что я посетил, который с каждым разом кажется все более удивительным. Венеция преображает меня, поднимает над действительностью, когда я плыву по ее каналам в поисках ускользающих вербальных эквивалентов, способных передать трепетную магию этого города читателям, которых я никогда не увижу.

Лишь только ступив на борт водного такси, я вдохнул морской воздух с Адриатики, пропитанный чудовищными загрязнениями, характерными для Венеции и угрожающими самому существованию города. Когда лакированная лодка из красного дерева медленно заскользила по Большому каналу, я заметил, как загажен город. Казалось, что гондолы, мимо которых мы проплывали, двигались по воде, подобно гадким черным лебедям, порожденным больным воображением или ночным кошмаром. Из-за гряды облаков неожиданно показалось солнце, и я снова увидел, как Венеция изменила для меня природу света. Свет прекрасен везде, но только в Венеции он являет себя во всей полноте. В городе, где изобрели зеркало, каждый дворец вдоль канала, казалось, вглядывается в свое ускользающее отражение в изменчивой воде.

Я остановился в «Гритти паласе» — одном из лучших отелей, украшающих этот капризный город со множеством балюстрад. Я устроился на террасе с сухим мартини в самом красивом месте на планете и стал смотреть на интенсивное движение по каналу. Потом поднял бокал, молчаливо приветствуя небесных хозяев, что жили на противоположном берегу канала под колоннами церкви Санта-Мария делла Салюте. Я написал маленький гимн в честь отеля «Гритти палас», опубликовав его в журнале «Эсквайр», так что с тех пор, когда бы я ни появился, владелец отеля относился ко мне как к королевской особе. В каждом писателе, работающем в жанре путешествий, есть что-то от проститутки, и меня это беспокоит, но только не в Венеции. У «Гритти паласа» ухоженный, прилизанный, разукрашенный вид, что, впрочем, является отличительным знаком всех прекрасных отелей. Вся работа делается тайно, а персонал незаметный, но очень компетентный, живет, кажется, для того, чтобы сделать вас счастливым.

Итак, в месте, где Византия и Европа пожимают друг другу руки, я сидел совершенно один в этом городе масок, пил мартини и ждал появления двух друзей детства. Вот уже во второй раз менее чем за сорок восемь часов мне придется лицом к лицу столкнуться со своим прошлым. Но Венеция настолько располагала к бегству от мира, что сейчас я был готов на что угодно. Я сидел, разглядывая причудливые силуэты дворцов. В этом городе, который выглядел так, будто во славу стеклодувов его строили шарманщики вместе с безумными любителями игры в шахматы. По какой-то странной прихоти этот город стал и головоломкой, и площадкой для игр, где днем и ночью царствовал декаданс. Здесь мне всегда хотелось быть более легкомысленным, не таким серьезным.

— Buon giorno, — поздоровался со мной портье отеля, отдавая записку. — Come sta?[27]

— Molto bene[28], Артуро, — ответил я. — Скажите, синьор Хесс и синьора Энсли уже приехали?

— Приехали сегодня утром, но не вместе, — сообщил Артуро. — Синьор Хесс и оставил для вас эту записку. Он что, известный продюсер из Голливуда?

— Неужели трудно догадаться? — спросил я.

— Мистер Хесс больше, чем жизнь.

— Всегда таким был. С детства, — заметил я.

— Женщина просто bellissima[29], — добавил Артуро.

— Такой уж родилась, — сказал я. — И я тому свидетель.

Я развернул записку Майка и узнал его неразборчивый почерк, напоминавший мне ботинки с развязавшимися шнурками.

Привет, извращенец, — любезно начал он свое послание. — Встретимся на террасе в шесть. Выпьем и поговорим. Славное местечко. Не вздумай дрочить в постели. Чао и прочее дерьмо… Майк.