Пляска смерти - [6]

Я растаяла у него в руках и поцеловала его яростно, глубоко — отчасти потому, что мне этого всегда хотелось, как только я его видела, отчасти же потому, что мне было страшно, а когда я его трогала и он меня, мне становилось лучше. Не так давно я бы на людях вела себя скромнее, но сегодня не настолько хорошо было у меня с нервами, чтобы притворяться.

Он тоже не смутился, не сказал: «Ну, не на глазах же у Ронни!», как сказал бы Ричард, а поцеловал меня с той же поглощающей страстью, держа так, будто не собирался никогда выпускать. А потом мы отодвинулись друг от друга, запыхавшись и смеясь.

— Это было для меня представление? — спросила Ронни не слишком счастливым голосом.

Я обернулась, еще наполовину в руках у Мики, посмотрела в ее сердитые глаза — и вдруг почувствовала, что готова рассердиться в ответ:

— Не все на свете для тебя делается, Ронни.

— Ты хочешь сказать, что каждый раз вы так целуетесь, когда он домой приходит? — Злость вернулась, и Ронни ее использовала. — Его не было — сколько? — час? Я видала, как ты его встречала, когда он с работы приходит, и ничего не было похожего.

— Похожего на что? — спросила я, понижая голос. Хочет ссориться — можно и поссориться.

— Как будто он — воздух, и ты им надышаться не можешь.

Голос Мики прозвучал ласково, предупредительно, будто он хотел нас обоих успокоить:

— Мы что-то прервали?

Я повернулась к Ронни полностью:

— Я имею право целовать своего бойфренда как хочу и когда хочу, не спрашивая у тебя разрешения, Ронни.

— Не надо говорить, будто ты сейчас этим спектаклем не хотела ткнуть меня мордой об стол.

— Ронни, сходила бы ты к психотерапевту, а то, ей-богу, достала уже, вываливая на меня свои проблемы.

— Я тебе как подруге доверилась, — сказала она, и голос ее звучал придушенно от какой-то эмоции, которую я не определила, — а ты мне такой спектакль в ответ? Да как ты можешь.

— А это не был спектакль, — сказал Натэниел прямо от дверей. — Но если хочешь спектакль, это тоже можно устроить.

Танцующим шагом он вошел в кухню — с обученной грацией профессионального танцора и нездешней грацией леопарда-оборотня. Одним плавным движением сорвал с себя майку, бросив на ковер. Я даже шагнула назад, не успев сразу взять себя в руки. До этого момента я не понимала, что он на Ронни злится. Чем она его подкалывала, интересно, когда я не слышала? Когда он мне говорил, что она не считает его за человека, он пытался мне сказать больше, чем я услышала. И то, что я упустила нечто важное, читалось сейчас в его злых глазах.

Я только успела сказать: «Натэниел!» — но он уже стоял передо мной. Та потусторонняя энергия, что умеют излучать все ликантропы, исходила от него и дрожала у меня на коже. Ростом он был пять футов шесть дюймов, то есть как раз достаточно высок, чтобы ему в глаза я смотрела снизу вверх. От злости лавандовые глаза потемнели до сиреневых — можно было бы так сказать, если бы цветы могли пылать злостью и силой личности. В этих глазах был Натэниел, и одним своим взглядом он меня провоцировал, вызывал его отвергнуть.

А я не хотела его отвергать. Я хотела завернуться в него, в эту энергию, от которой мурашки по коже, завернуться как в шубу. Последнее время у меня почти любой стресс уходил с сексом. Боишься? Секс уменьшит страх. Злишься? Секс тебя успокоит. Печальна? Развеешься от секса. Я подсела на секс, как на иглу? Может быть.

Но Натэниел не предлагал реальный секс — он хотел столько же внимания, сколько я уделила Мике. Справедливо.

Руками, ртом, телом я заполнила оставшуюся между нами дистанцию. Энергия его зверя пролилась вокруг, и это было как в теплой ванне с едва заметным электрическим зарядом. Натэниел был одним из самых униженных моих леопардов, пока один метафизический случай не возвел его из pomme de sang в моего подвластного зверя — то есть зверя, слышащего мой зов. Я — первая среди людей-слуг вампира, обретшая вампирскую способность призывать животных. Все леопарды слышат мой зов, но Натэниел у меня особенный. От этой магической связи выиграли мы оба, но он больше.

Он меня поднял в воздух, взяв руками за бедра, и даже сквозь джинсы дал мне ощутить, насколько рад моей близости. Настолько рад, что я даже пискнула, когда он меня к себе прижал.

Резко, неприятно, будто задыхаясь от злости, Ронни сказала:

— А когда ребенок будет, прямо у него на глазах будете трахаться?

Натэниел окаменел. А голос Мики за моей спиной переспросил:

— Ребенок?

Глава вторая

Это слово ударило в комнату как молния — с той разницей, что стало очень тихо. Так тихо, что я слышала, как шумит кровь у меня в голове. Натэниел застыл так неподвижно, что его будто и не было, не чувствуй я рукой его пульс. Я боялась шевельнуться, боялась вздохнуть. Как в последнюю секунду перед перестрелкой, когда знаешь, что сейчас будет, что любое движение, любая мелочь сейчас будет искрой в пороховой бочке, и ты не хочешь, чтобы эта искра исходила от тебя.

Натэниел посмотрел на меня, и этого хватило. Этот взгляд будто разорвал тишину, и звуки вернулись.

— Ронни сказала «ребенок»? — спросил Мика.

— Да, я сказала «ребенок».

Голос ее искажала злость.