Пляска смерти - [3]

— Да, лейтенант!

Полник расправил плечи и, к моему изумлению, весьма ловко и быстро оказался наверху, сияя от счастья, как щенок, впервые успешно доставивший палку хозяину.

— Отвяжите веревку и бросьте ее вниз, — сказал я, я опущу тело на землю.

К тому времени, когда Полник соскользнул назад на землю, я уже уложил тело Антона Леквика на траве и придирчиво рассматривал те последние несколько футов веревки, которые были привязаны к суку.

— Что-то интересное, лейтенант? — спросил изрядно запыхавшийся Полник.

— Вы когда-нибудь слышали о методе Годфруа? — спросил я, не подумав.

— А-а…

— Годфруа — бельгийский детектив, который разработал несколько весьма полезных тестов в отношении веревки, которую использовали, как эту. Взгляните-ка хорошенько на ее конец.

Сержант наклонил голову и несколько секунд прилежно изучал конец веревки, затем с надеждой посмотрел на меня:

— Ее конец был обрезан? — спросил он с надеждой в голосе.

Правильно. А теперь посмотрите на волокна на конце. Как они расположены. По наблюдениям Годфруа, если веревка была переброшена через сук и использована для поднятия груза, то при трении волокна будут вытянуты в направлении веса, вот как тут.

Судя по тому, как сержант усиленно моргал, было ясно, что он ничего не понял, поэтому мне пришлось продолжить лекцию.

— Вы воображаете, что Леквик обвязал веревкой шею, перебросил другой конец через сук, затем стал сам себя поднимать вверх, пока его ноги не оказались над землей? Ну а как бы ему при этом удалось привязать другой конец к суку, причем молниеносно, чтобы не свалиться на землю?

— Ха? — раскрыл рот Полник.

— На основании метода Годфруа мы можем утверждать, что кто-то обвязал конец веревки вокруг шеи Леквика, перебросил второй через сук, затем подтянул его, пока ноги не стали касаться земли только пальцами. Естественно, после этого пришлось подняться наверх, закрепить там веревку и обрезать лишний кусок.

— Лейтенант? — Полник оторопело затряс головой. — Я считал, что этот парень покончил с собой.

— Его убийца и хотел, чтобы мы именно так подумали.

— Ага! Значит, теперь я знаю, что парня убили, лейтенант. Мне стало куда легче дышать.

— Убили? — Где-то позади нас раздался низкий красивый голос. — Я не ослышалась, кто-то тут говорил об убийстве?

Я повернулся и встретился взглядом с темными глазами балерины, которая, по всей вероятности, неслышно подкрадывалась к нам, пока мы были заняты делом.

— Совершенно верно, — буркнул я, — Леквик был убит, а его убийца попытался придать содеянному вид самоубийства.

Наташа Тамаер сморщила свой аристократический носик:

— Какая подлость! Полагаю, это значит, что возле нас днем и ночью будет находиться коп вроде итальянского импресарио или классной дамы?

— Совершенно верно!

— Во всяком случае, в этом есть один положительный момент… — Ее выразительные губы изогнулись в усмешке. — Сисси, несомненно, будет наслаждаться данной ситуацией.

— Сисси?

— Мой лучший друг, Сисси Сент-Джером, — небрежно бросила балерина. — Она пишет великолепные стихи, которые никто не в состоянии понять, обожает пиццу и пьет черное пиво, якобы это придает девушке энергию, как она уверяет. Ну и постоянно преследует мужчин.

— Это такая дамочка, о которой я всегда мечтал! — воскликнул Полник.

— Вот уж не подозревал, что вы увлекаетесь поэзией, сержант! — Я был потрясен.

— Да нет, я имел в виду то, что она преследует мужчин, лейтенант! — Он вздохнул. — Я потратил почти десять лет жизни в ожидании появления такой дамочки, а потом мне попалась на пути моя старая леди! — Он с явным отвращением покачал головой. — На свете нет справедливости!

— До того как мы вышли сюда, вы упомянули еще какого-то Чарвосье, — обратился я к девушке.

— Он — французский импресарио, — пояснила Наташа, — это почти то же самое, что итальянцы, только начинают знакомство с целования руки, а не со щипков за мягкое место.

— А группа вокруг пианино, — продолжал я, — их было тогда трое, нет, четверо? Ваша воздушная поэтесса Сисси Сент-Джером, — произнес я с заминкой диковинное имя, — Чарвосье — это двое. Кто остальные?

— Лоренс Бомон, он сочиняет либретто и хореографию для нашего нового балета. И человек, у которого такой вид, будто на его голове пылает костер, это Дики Гембл, основной танцовщик.

— И это все, находящиеся в доме? — занервничал я.

— Все. Мы должны жить уединенно, спокойно, чтобы нам никто не мешал, когда мы работаем, в особенности в то время, когда переживаем период родовых мук нового балета.

— Вы уверены, что не позабыли упомянуть парочку импресарио из Аргентины, которые заперлись на ключ в комнатах верхнего этажа? — проворчал я.

— Нас всего шестеро в доме, лейтенант, — беспечно рассмеялась она, — вернее сказать, нас было шестеро до тех пор, пока Антона не убили… На многие мили вокруг здесь больше ни души… — Она на секунду задумалась. — За исключением одного бродяги, пожалуй.

— Бродяги? Вы имеете в виду какого-то чрезмерно любопытного человека, да?

— Вот уже несколько дней, как он где-то здесь, поблизости, — заявила балерина спокойным тоном, — мы все слышали его в разное время, но никому не удалось увидеть его хотя бы мельком. Бедняжка Сисси чуть не помешалась от беспокойства.