Плутовской роман в России - [129]

Шрифт
Интервал

В результате перенесения в псевдоисторическое «славянское» прошлое и из-за отсутствия формы от первого лица оно, однако, теряет чёткость. Так были заимствованы многие тематические и формальные элементы плутовского романа, но они остались распылёнными, без превращения целого в плутовской роман.

Это произошло только в «Пригожей поварихе» Чулкова (1770). Этот рассказ «плутовки» от первого лица был не подражанием «Люсетте» Нугаре (опровержение гипотезы Сиповского), а свободной вариацией образца «женских» плутовских исповедей в «Жиле Бласе». Он предложил типичную смену хозяев и возлюбленных, традиционных типов в традиционных ситуациях (молодая вдова «почтенного старика» вводится в ситуацию продажной любви, слуга выступает как господин и обманщик своего господина, обманутый обманщик, ревнивый старик и молодой любовник в женской одежде и т. д.). Но в то же время авторы черпали и из русских источников, указывая на них («лубок»). Пересадка на русскую почву зашла гораздо дальше, чем в «Пересмешнике». Она была сильнее всего в начале (с точной исторической и пространственной фиксацией), затем постепенно отошла назад, скрывшись за плутовскими шаблонами и полностью исчезла в процессе превращения в сентиментально-ужасное (главная причина различной оценки при исследовании). Структура была (как и в большей части «женских» вариантов) строго линейной, без вставок, даже деления на главы (как в «Молль Флендерс»). Впечатление от личного сообщения ещё усиливается благодаря последовательному соблюдению перспективы повествования: до сведения читателей доводилось только то, что узнали сами персонажи романа, а не то, что смог обозреть «всезнающий автор». Толкование и изображение (вплоть до стилистических оборотов и языковой структуры) точно соответствовали возможностям «грешной женщины» из низших слоёв тогдашнего русского городского населения. И в этой перспективной последовательности заключалось основное литературное значение сочинения.

Рассказ московского вора, главаря банды и полицейского агента Ваньки Каина (первая редакция 1775, «Автобиография» 1777, обработка Комарова 1779) представлял тип рассказа «Биографии» исторических преступников. Несмотря на бросающиеся в глаза параллели между русским преданием о Каине и французским о Картуше оказалось, что «Автобиография» Каина не восходило непосредственно к «Картушу» (и ещё менее к «Джонатану Уайлду»). Сравнение с документами Каина и остальным историческим материалом показало, как здесь при соблюдении исторических и пространственных характеристик материал был преобразован по образцу плутовского романа (изменения стиля поведения преступника, внушавшего страх, в относительно безобидного плута, понимающего толк в разного рода хитростях и красноречивого; форма повествования от первого лица с перспективными и стилистическими следствиями, прежде всего склонностью к элементам народного языка и воровского жаргона; перемешивание пластов исторической хронологии тематическим членением с остроумными приключениями в шванках в качестве повествовательных акцентов и т. д.). Между ними вставлялись сообщения о деятельности агента, составленные на манер протоколов, и фрагменты, по тематике и стилю (особенно в ритмизации, стремившейся к стиху, и игре с формой) позволявшие увидеть явное влияние русской сказки в стихах. Напротив, обработка Комарова принесла отчётливый отход от образца как народной сказки, так и плутовского романа (отказ от формы повествования от первого лица речи плута, развитие «документального» характера благодаря пояснениям и аппарату примечаний, но в то же время переформирование фигуры Каина в «романском» стиле посредством её возведения в «героя зла», введения любовного мотива и т. д.).

После 1770 г. вновь позаимствованный «английский» или «чувствительный» роман временно стал образцом для большей части русских романистов, тогда как при литературной обработке сатиры, шванка и т. д. большей частью отказывались от формы романа, предлагая только слабо (или вовсе не) «обрамлённое» собрание произведений. В соответствии с этим «продолжателей» и подражателей находили большей частью не «Пригожая повариха» или «Ванька Каин», а «Пересмешник», (отчасти больше в рыцарски-сказочном направлении, отчасти шванково-сатирическом). Некоторые предлагали (в качестве рамок или вставок) также и настоящие исповеди плутов, к примеру, прежде всего И. Новикова «Похождения Ивана Гостиного сына» (1785) с его мрачной сатирой на русское купечество. Сатирические романы, насколько они вообще создавались в заканчивавшемся столетии («Неонила», 1794, «Евгений» Измайлова 1799), представляли собой сочетания старой морально-дидактической традиции (полемика против «светского», «современного», «иностранного», дополнение «злых» примеров «добрыми», функция значимых имён т. д.) с элементами «чувствительного» романа (среда мещанства и мелкого дворянства, семейная рамка, сокращение «приключений» в пользу преобладающего анализа человеческих чувств и отношений, форма «Я», если вообще, является средством не сатирического преломления, а индивидуального выражения чувств и т. д.). В целом сравнение ситуации около 1800 г. с ситуацией около 1760 г. показало, что теперь роман хотя и снискал всеобщее признание и был очень популярен (мнение Карамзина), но плутовской роман, казалось, отступил за более поздние «чувствительные».


Рекомендуем почитать
Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

В новой книге известного слависта, профессора Евгения Костина из Вильнюса исследуются малоизученные стороны эстетики А. С. Пушкина, становление его исторических, философских взглядов, особенности религиозного сознания, своеобразие художественного хронотопа, смысл полемики с П. Я. Чаадаевым об историческом пути России, его место в развитии русской культуры и продолжающееся влияние на жизнь современного российского общества.


Проблема субъекта в дискурсе Новой волны англо-американской фантастики

В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.


О том, как герои учат автора ремеслу (Нобелевская лекция)

Нобелевская лекция лауреата 1998 года, португальского писателя Жозе Сарамаго.


Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.


Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах

Впервые публикуется полная история о Леониде Хрущёве, старшем сыне первого секретаря Коммунистической партии Советского Союза Никиты Сергеевича Хрущёва и деде автора этой книги. Частично мемуары, частично историческое расследование, книга описывает непростые отношения между сыном и отцом Хрущёвыми, повествует о жизни и смерти Леонида и разоблачает мифологию, окружающую его имя. Расследование автора — это не просто восстановление событий жизни младшего Хрущёва, это и анализ того, почему негативный образ Хрущёвых долго и упорно держится в русском сознании.