Плотницкая готика - [71]

— Ты мне говорил Пол.

— Проблема в том что ты не слушаешь, я тебе говорил.

— Этот Чик только что выбрался из армии и хочет, что он хочет начать с чистого листа и просит имена людей которые могут взять на работу?

— Говорил же ты не слушаешь Лиз, не слушаешь. Пять лет за ограбление вот откуда он выбрался, единственный кто вернулся с профессией, во второй период службы армия дала ему профессию вывели из боя отправили в G2[122]взломает любой сейф какой покажешь, это армия его научила в G2 с чистого листа, имена вроде врачей с наличкой в стенных сейфах припрятанных от налоговой Чик их прямо в темноте срисовывает, ублюдки не заявят об ограблении потому что и об этих чёртовых деньгах не заявляли это он меня вытащил Лиз, видела по телевизору слышала? Шестичасовые новости видел по глазам раньше чем увидел нож, он поджидал меня…

Теперь она стояла достаточно близко, чтобы положить ему руку на плечо, на пропитанную испариной рубашку, и плечо поддалось под рукой, как под весом. — Пол я, давай помогу дойти наверх, ты…

— Надо работать, не могу помочь дойти наверх Лиз слишком много чёртовой работы надо работать.

— Ты не можешь нет, ты сейчас не в силах работать ты…

— Не говори мне что надо работать! Он снова схватился за бумаги, — чёртов большой проект просто собрать все кусочки, слишком много чёртовых кусочков… и взмах газеты, — видела? Только что тебе говорил, грязная статья о Рае видела? Его лагерь христианской готовности где он учит пользоваться миномётом М2, ребёнка задело осколком Библия не допускает переливание крови откинулся размазали по всей газете видела? вот тут в углу? Подбирается ФБР федеральные маршалы та же самая чёртова шайка, топят Уде пытаются замазать Раем? Покупаем себе полную страницу рекламы получаем грязную статью видела? даёшь рекламу за четыре дня даешь время выдумать грязь в том же самом выпуске видела? его палец бежал по пересохшему руслу от каскада гороха — умилостивить, разозлил их и разговорами о чёртовом умилостивлении слишком много христиан рыскают как Иаков и Исав говорят я умилостивлю его[123], хотят умилостивить империю зла потому что боятся этого безбожного марксизма и воинствующих атеистов которые служат злым промыслам Свита, видела? всё его умилостивление и разоружение чьим приказам он подчиняется Виктор Свит? Мир это оружие в их наступлении снова прямо здесь цитирует Библию при умнее его и, при уме его и коварство будет иметь успех в руке его и сердцем своим он превознесётся и среди мира погубит тут так и написано, среди мира погубит многих[124] целое чёртово религиозное пробуждение по всей стране видела?

Она посмотрела. Так там и было написано но — уже поздно Пол… её рука провела по сырому скату его плеч, — слишком поздно чтобы…

— Слишком поздно.

— Я просто про то что слишком поздний час чтобы…

— Слишком поздно Лиз, целое чёртово религиозное пробуждение по всей стране все вышли на охоту, сорок шашек динамита там пытались взорвать его трансляционную вышку «Голоса спасения» почему, где… он взял пустой стакан — где.

— Кончилось Пол. Больше нет.

— Не может! Нет не надо, слишком поздно больше нет не надо, не надо… рукав зацепился за бумаги он поймал и оторвал окровавленное — не надо, слушай просто, пойти наверх… с рывком на заплетающиеся ноги, снова рассыпая бумаги, нависая над столом — сколько раз я, просил выкинуть эту чертовщину! и схватил журнал «Нейчерал хистори» порвать поперёк оголённой груди воина-масая, через плетёные волосы, через — чёртовы глаза, швырнул к раковине, поймал равновесие у косяка, обернулся и с броском прошёл в дверь под лестницей, с одышкой, хватая в потёмках сидушку — не надо… Она включила свет, намочила тряпку, держала за плечо — просто не надо, помоги!

— Осторожней, Пол осто…

— Я осторожно! Он встал, тяжело у стены, снова подхватил равновесие у лестничного столбика, где осталась она, держась в стороне, наблюдая за ним до вершины лестницы; и когда наконец поднялась сама, то чтобы раздеться в темноте, сдвинуть его полуодетую тушу со своей стороны кровати и вжаться лицом в подушку.

Где и проснулась, приходя в себя на спине, натягивая простыню и одеяло ради тепла, или его ощущения, пестрящего по стенам и потолку комнаты с мягким подъёмом и падением красного, жёлтого, что вспыхнули оранжевым, подняли её на локти — Пол! к изножью кровати и к окну в озорстве пламени сквозь ветки на улице. Она схватила его за плечо и тормошила, потянулась к свету, к телефону, когда подножье холма внизу изверглось вспышками красного, ослепительно-белого, взбирающимися прямо к ней грохочущими колоколами — Пол пожалуйста! перевернула его обеими руками, глаза запечатаны и челюсть отвалилась, пусто отвалилась на пол рука, и она вернулась к окну, где теперь были сплошь свет и звук, лай мегафона, протянутые за забор шланги, когда последние окна и белизна гаража полыхнули в языках пламени, дотянувшихся до веток наверху и на миг схвативших одну здесь, другую повыше, словно разожжённые добраться до самой небесной тверди, пока вдруг крыша не провалилась в снопе искр и огня, оставляя силуэтами на умирающем свете мальчишек внизу, тех же самых мальчишек, что карабкались на холм днём, но старше, или их братьев, по торчащие подбородки в пожарных шлемах, по лодыжку в чёрных плащах, с томящимся бездействием теребящих топоры почти с них ростом, пока самый младший не обернулся увидеть её в освещённом окне и не протрубил остальным о своем открытии, отшатнув её обратно затемнить комнату, натянуть простыню, неподвижно лежать рядом с размеренно дышащим покоем, и запахом гари.