Плоть и серебро - [57]

Обещания. Они не давали ей рассыпаться и разрывали ее на части.

Она обещала сама себе доказать, что она больше не монстр, перед тем как разрешить себе снять кожу той, кем она была раньше. Это обещание стало для нее железным ошейником. Но она не могла заставить себя его нарушить, даже сейчас, когда оно может стоить ей освобождения, и принятия людьми, и вообще всего, чего она осмеливалась для себя хотеть.

Это был один из многих кусочков цены за то, чтобы стать человеком.

Марши как можно больше работы старался делать у себя на корабле.

Главным предлогом для этого служило то, что оборудование корабельной клиники было лучше, чем можно было найти на Ананке. Это была правда, но не вся правда.

Здесь ему было спокойнее. Надежнее. Это был его дом, его место. Бывало, он думал об Элле, запершейся в крепости собственной постройки, и слишком легко понимал ее фанатичное затворничество.

Пребывание его в корабле также напоминало его пациентам, что он здесь только временно.

И все же ему приходилось делать обходы в сляпанной наспех больнице, которую он помогал устраивать, и были работы, которые приходилось делать в офисе, где поставили компьютер, принадлежавший бывшему врачу Ананке.

В этот день пациентов к осмотру больше не было. Конец был уже виден. Осталась только небольшая работа в офисе и последний тур по больнице. Потом он сможет наконец убраться отсюда к чертовой матери.

— Доктор Марши! — позвал откуда-то сзади детский голос. Послышался топот бегущих ног, и он обернулся посмотреть, кто там.

Дзнни Хонг затормозил прямо перед ним. Теперь при взгляде на него трудно было поверить, что это тот больной и запуганный мальчишка, которого он встретил в первый свой день на Ананке. Золотистая кожа сияла возвращающимся здоровьем. Прямые черные волосы торчали во все стороны, будто поднятые выпирающей изнутри энергией. Пустую орбиту, где когда-то были опасно инфицированные остатки глаза, прикрывал белый бинт. На бинте был кое-как грубо нарисован черным маркером глаз.

— Ну и гляделка, Дэнни! — показал Марши. — Сам рисовал?

— Да, сэр. Ну, Джимми и Лита помогли.

Марши одобрительно кивнул:

— Хорошая работа. Скоро получишь настоящий.

Глаза были в списке необходимых органов, который он послал в Медуправление. Спасти собственный глаз Дэнни не было никакой возможности; гангрена зашла слишком далеко. Даже с помощью обычной техники имплантировать новый заняло бы не больше часа, но в маленьком корабельном банке тканей не было ни одного. И вернуть зрение женщине, попавшей в вакуум, он тоже не смог, и заменить стекло-стальную линзу в орбите глаза Ангела.

Мальчишка независимо пожал плечами, сунув руки в карманы.

— Наверное. — Он прикусил губу, потом сощурил на Марши здоровый глаз. — А жалко, что вы улетаете.

— Надо, Дэнни, — ответил он мягко. — Есть и другие люди, которым я нужен.

Мрачный кивок:

— Наверное. Я… в общем, я вам хотел один секрет сказать, пока вы не улетели. Лита сказала, что доктору можно сказать все, и это останется секретом.

— Она права. Секреты — часть нашей работы. Какой у тебя секрет?

Дэнни оглянулся, проверяя, что они одни, потом понизил голос до шепота и произнес:

— Я умею читать и писать, сэр.

Марши от удивления мигнул.

— В самом деле? — Он ожидал признаний созревающего подростка о смущающих физических желаниях. У Дэнни как раз был подходящий возраст.

— Да, сэр. Брат Кулак говорил, что детям не надо учить такие вещи, и что он и Бог научат нас всему, что мы должны знать. Но моя мама все равно меня научила. Она взяла у меня обещание никогда никому не говорить. Сказала, что это будет наш маленький секрет. Но я думаю, что вам можно было сказать?

Еще одно из мерзких правил Кулака вылезло на свет. Не первый тиран, который хотел, чтобы его стадо оставалось как можно более невежественным.

Он наклонился и заглянул мальчику в глаза.

— Теперь об этом можно рассказывать всем. — Он взъерошил парнишке волосы. — Бог дал тебе мозги, чтобы ты ими пользовался. Уметь читать и писать — это чудесно. Этим надо гордиться, и этому можно даже помочь научиться другим ребятам.

Дэнни выслушал это очень серьезно.

— Так это не плохо, это не мерзость перед Господом?

Марши покачал головой:

— Нет. Я тебе кое-что скажу, Дэнни. Твоя мама была очень умная и смелая. Зная, как это опасно, она все же передала тебе самое драгоценное, что есть на свете, потому что знала, как это важно. А говорить, что это плохо, — это и есть мерзость перед Господом.

Мать Дэнни умерла год назад, и мальчик остался один в возрасте тринадцати лет и был послан в шахту работать наравне со взрослыми. Джимми и Лита, потерявшие четыре года назад собственную дочь, усыновили его после падения Кулака. Такие семьи возникали по всей Ананке, как упорные цветы, вырастающие из выжженной земли.

— Ты должен ею гордиться и собой тоже. Каждый раз, когда будешь что-нибудь читать, вспоминай ее.

— Я так и делаю. И читаю каждую свободную минуту. — Мальчик остановился, потыкал землю носком ботинка, потом бросил на Марши косой взгляд. — Я и пишу кое-что, — тихо добавил он.

Марши не успел спросить, какого рода «кое-что», как мальчик быстро заговорил, будто выпуская пар, который держал слишком долго. Или решив сказать, пока хватает духу.