Плоть и серебро - [51]

И что теперь? — спросил он себя, уныло оглядываясь.

Его взгляд все время притягивала спящая фигура Сциллы. Нет, напомнил он себе, не Сциллы. Ангела.

Вид у нее был очень мирный. Почти что — да, ангельский.

Но рано или поздно она проснется. И что тогда?

Ей нужно будет помочь, и, быть может, больше чем кому-либо другому в этом страшном месте, чтобы она могла преодолеть все ужасы, которые с ней сотворили. Очевидная работа по извлечению ее из тюрьмы этого экзота будет только началом медленного, долгого и болезненного процесса. Она много лет была вещью, и не меньше лет может занять ее возвращение к человеческому облику. Придется заставить Брата Кулака рассказать точно, что с ней было сделано, чтобы повысить шансы обратить изменения.

Это вернуло его мысли к поверженному тирану. Старый монстр пока что нейтрализован, но за ним надо будет внимательно следить — и для его собственной безопасности тоже. Должен быть способ предохранить его от смерти от рук тех, у кого более чем достаточно причин его убивать, и вытащить из него его секреты, пока он еще жив.

При мысли об этом Марши пришло в голову, что он обязан кое-чем Брату Кулаку за доказательство аксиомы его Клятвы о том, что даже самая мерзкая человеческая жизнь имеет свою ценность. Как бы ни был отвратителен Брат Кулак, он нашел способ вернуть смысл в жизнь бергманских хирургов.

Может, и так, но Марши надеялся, что это невольно сделанное добро будет терзать этого сукина сына до самого смертного часа.

Надо будет сообщить Салу Бофанзе, дать ему знать, что его мечта может быть спасена хотя бы частично. И дать знать другим, что Эффекта Кошмара больше нет.

Много еще чего надо будет сделать. Вся Ананке нуждается в его услугах. Первые на очереди — безрукий мужчина, дрожащая женщина в шрамах и одноглазый мальчик, которых уже коснулась тень смерти. А потом кто его знает, сколько еще других.

Какой бы огромной ни казалась эта работа, Марши знал, что лечить раны тела будет быстро и легко по сравнению с ранами духа. Эти займут у него больше всего времени на лечение.

У него.

До него дошло, что он думает, будто всю эту работу делать ему. И кровь его похолодела от ледяной волны сомнения.

Не слишком ли долго он был просто механиком по мясу? Не утратил ли хватку? Не выйдет ли так, что годы пьянства, апатии и отрешенности превратили его навсегда в то, чем он был до сего дня?

Он потянулся вверх, и невидимые пальцы коснулись висящего на разорванной рубашке серебряного значка. Сначала это была его гордость и надежда, потом проклятие и позор, и наконец — символ издохшей мечты.

А теперь?

Может ли быть, что это его шанс начать снова собирать жизнь воедино, но по-другому? Встретил ли он своего рыцаря в сверкающих доспехах в виде серебряного ангела по имени Сцилла, и она вошла в его жизнь необратимым изменением, как он вошел в жизнь Мерри?

От таких мыслей становилось неспокойно. Он знает, где он, и что должен делать. Пока что этого достаточно.

Полный страданием мир ждал облегчения после крушения старого порядка.

Он подошел и подобрал свои руки. Лучше сразу начать собирать осколки.

3 Диагноз

ЧЕРЕЗ ПЯТНАДЦАТЬ ДНЕЙ

Сегодня этот день.

Но Марши, судя по его виду, не был ни особенно к нему готов, ни особенно рад. Он сгорбился на скамье у себя в камбузе, поставив локоть на стол и положив подбородок на серебряную ладонь. Вторая чашка Утреннего кофе стояла перед ним на столе, но он ее лишь пригубил.

Еще перед ним лежала клавиатура, и на ее экране были файлы ведения пациентов, которых он лечил на Ананке.

Судя по вниманию, которое он ей уделял, панель можно было бы и выключить. Он прикрыл глаза, взор его был обращен внутрь. Мысли ушли далеко от текущей работы, пробегая по будущим дням и отскакивая обратно, не доходя до конца, — как мошки, которые летят к свету, но остерегаются приблизиться.

Трудно было поверить, что всего три недели прошли с того дня, как он увидел ангела в отведенной ему комнате в госпитале Литмена. За это короткое время с ним случилось больше, чем за три предыдущих года.

После этого визита-похищения слишком многое изменилось. Но и слишком многое осталось на том же фундаменте, на той же старой орбите, и неизбежно надвигалось, будто ничего и не произошло.

По временам Марши казалось, что жизнь человека — или хотя бы его собственная жизнь — это всего лишь бороздка на круглом диске времени, как на древних патефонных пластинках. Тебя кружит и кружит, все ближе подползает конец мелодии. Бороздка дает направление твоей жизни, а стенки ее истираются, подтачивая тебя так, чтобы ты точно подходил к дорожке и больше ни к чему. Даже если ты выпрыгнешь из нее, это бессмысленно — ты всего лишь вернешься назад или перескочишь вперед, куда так или иначе попадешь все равно.

Он встряхнул головой, чувствуя, что настроение портится еще сильнее. Отпил кофе и скривился — кофе остыл.

Взгляд на часы сказал ему почему. Почти полчаса он уже тут сидит, не думая в полном смысле слова о вещах, которые вползают на ум, но и не стряхнув их до конца. Глядит на свой собственный пуп и видит только ворс.

Он отключил клавиатуру и встал, оттолкнувшись от стола. Сотни разорванных концов надо было связать до конца дня. Нельзя было дальше терять время, сидя без толку и играя в прятки с собственными мыслями.