Плоть и серебро - [109]

Марши пошел вниз по пандусу, и Джон все еще придерживал его за руку. Люди Ананке расступались перед ним, как воды перед Моисеем, открывая проход к дальней двери. И каждый, когда он проходил, тихо шептал: «С возвращением!», и этот шепот наполнял тишину как шум моря. Но никто не пытался его остановить. Все и каждый знали, почему он вернулся и куда идет.

Море лиц превратилось в реку, когда они вошли в туннели, и с обоих берегов неслось все то же тихое приветствие. Марши дал Джону вести его через эти волны, настолько тронутый такой встречей, что сам не заметил, как они оказались в церкви перед дверью комнаты Ангела.

Джон подтолкнул его внутрь. Там его встретила молчаливая стража, стоявшая тут с той минуты, как сюда принесли лежащее без сознания тело Ангела. Люди, которых когда-то терроризировала Сцилла, молились, чтобы она выжила. Что бы ни сделала она им плохого, это было тысячекратно искуплено, когда она защитила их.

Марди отошла от кровати, встретив его на полпути. Она кивнула с серьезным лицом, но ничего не сказала — говорить было нечего. Состояние Ангела за эти дни не изменилось. Она только лишь поцеловала его в щеку, потом вышла к остальным, стоявшим в церкви.

Джон подвел его к кровати Ангела. Они остановились бок о бок, и Джон, опираясь на костыль, смотрел в лицо Марши.

Ангел лежала неподвижно, как смерть, ушибы и ожоги выделялись на молочной бледности лица. Черты ее были так спокойны, как не бывает при обычном сне; тот дух, который делал ее тем, кем она была, больше не был виден в безжизненном ландшафте лица. И только показания примитивного сердечного монитора у кровати и медленный подъем и опускание бронированной груди говорили, что она жива. Когтистые руки остались в том положении, в каком их вырезали из дверей шлюза, будто хотели сложиться в молитве.

Марши снова и снова просматривал запись ее героических деяний, крутил их до того, что они стали являться ему во сне. Хотя от вида ее страданий разрывалось сердце, ее неукротимый дух внушал ему надежду.

Он стал по-новому понимать, что возможно на этом свете.

— Она очень храбрая девочка, — сказал он тихо.

Джон все еще смотрел на него с непроницаемым лицом.

— Она очень храбрая женщина, — уточнил он. — И я думаю, она достаточно долго вас ждала.

Он стиснул плечо Марши, потом вышел наружу, оставив его наедине с пациенткой.

Марши медленно обошел матрац, не отрывая глаз от лица Ангела. Он вспомнил, как впервые увидел это лицо без татуированной маски, как она улыбнулась, когда он эту маску убрал. Вспомнил, как сам был глубоко тронут и почему-то испугался, будто встретился с чем-то, угрожающим его существованию в том виде, в каком оно шло. Встретился с угрозой, от которой у него нет защиты.

Он удрал и спрятался, но она его все равно достала. Она бросила розовые лепестки в воздвигнутую им каменную стену, и стена рухнула быстрее, чем от чугунных ядер.

Марши задержал дыхание и коснулся рукой ее щеки, ощутив под серебряными пальцами мягкость кожи. Пальцы сообщили ему температуру тела с точностью до сотой доли градуса. Пульс и электрическую реакцию кожи. Он не обратил внимания, занятый другим.

Плоть и серебро.

Все, что произошло с ними и между ними, пришло к одному — плоть и серебро. Каждый из них большую часть своей жизни пожертвовал суровым требованиям серебра — она, как искалеченное создание по имени Сцилла, и он, привязанный к потускневшему обещанию бергманской хирургии.

Металл свел их вместе и дал каждому из них возможность освободить другого.

Иногда взгляд назад позволяет тебе понять, каким же ты был кретином. В ретроспективе это ясно до боли. Ангел решила сохранить на себе экзот не только из страха, но еще из-за понимания: сбросить внешнюю металлическую оболочку — это ничего не значит. Надо освободить себя изнутри.

Она пыталась стать свободной, остерегаясь — и давая ему знать, что она чувствует, — неудержимого прилива тяги плоти.

Он, старший, который должен был быть умнее, цеплялся за свой собственный серебряный экзот. Он спрятался в этой скорлупе от нее, от людей Ананке, от выбора, от самой жизни. Слишком испуганный, чтобы выйти из ржавой брони и стать человеком.

Всю жизнь он негодовал, что люди видят только его серебряные протезы, серебряную эмблему, а все остальное ничего не значит. А она заглянула за них и увидела больше, увидела что-то не менее, если не более ценное. Она тянулась к нему, и они могли оба выйти из своих серебряных клеток, но он не стал даже глядеть на то, что она предлагает, и не подумал, чего может стоить отказ.

Теперь ему досталась самая редкая и драгоценная в мире вещь: второй шанс. Осталось только протянуть руки и взять.

Он выпрямился. Ощущение ее кожи на пальцах было как поцелуй. Отдав руки, он отдал с ними еще очень многое. Но если способности, которые он обрел взамен, позволят ему вернуть Ангела, цена не будет слишком высокой. Он бы сделал это снова и снова, если бы от этого стало возможным то, что он хочет.

Пора сбросить металлические руки и видеть.

— Ангел, я здесь, — тихо сказал он. — Все будет хорошо, — добавил он не столько для нее, сколько для себя.

Он поискал глазами, куда положить протезы, и тут заметил уголком глаза движение, от которого голова его резко повернулась назад. У него сперло дыхание, когда он увидел, как человеческий глаз Ангела слабо трепещет, как выбирающаяся из кокона бабочка.