Плоть и кровь - [148]

— Я бы с удовольствием заглянула туда как-нибудь. На остров Эллис.

— Если хотите, можно хоть сегодня. У нас еще полдня в запасе.

Мэри спросила:

— Что ты об этом думаешь, Джамаль? Хочешь посмотреть остров Эллис?

— Что?

— Ты хочешь посмотреть остров Эллис?

Джамаль, постукивавший ногами в такт музыке, пожал плечами. Он смотрел на свои ноги так, точно они могли в любой миг выкинуть некий удивительный, неожиданный фортель.

— Может быть, остров Эллис — это слишком банально, — сказал Гарри. — Может быть, нам лучше пройтись по магазинам Ист-Виллидж, а после съесть пиццу.

— Ладно, — согласился Джамаль.

— Балуете вы его, — сказала Мэри.

— Знаю, — ответил Гарри. — Но ничего не могу поделать.

На Мэри нахлынули чувства самые противоречивые, однако она молчала. Просто сидела рядом с Гарри и Джамалем. Мэри сознавала, кто она: женщина шестидесяти трех лет, одетая в слаксы и хлопковый свитер с лежащим на нем жемчужным ожерельем, подаренным ей совершенно неправдоподобным человеком, которого она любила. У нее осталось так мало всего. Тумкала музыка Джамаля, его подрагивания передавались Мэри планками скамейки. Она смотрела на чаек, круживших кренясь в облачном небе. Потом заметила Билла, возвращавшегося с газировкой в бумажных стаканчиках. Небо, наполненное переменчивым светом, люди, мальчик, настолько же закрытый для нее, настолько же непроницаемый, насколько были такими обе ее дочери. Вода в красных стаканчиках.

У нее осталось так много всего.

— Вилл идет, — сказал Гарри.

— Угум.

Я же могу любить это, думала Мэри. Могу постараться. Я могу постараться любить все это. Что мне еще остается?

— Ладно, — сказал Вилл. — Кока, диет-кока и диет-кока.

— Спасибо, голубчик, — сказала Мэри.

— Спасибо, папочка, — сказал Гарри.

Джамаль принял стаканчик молча, не выходя из музыки.

— Пожалуйста, Джамаль, — сказал Вилл.

Воду бороздили суда. Порывы дувшего с гавани ветра ворошили листву деревьев.

Гарри сказал:

— Мы решили махнуть рукой на статую Свободы и остров Эллис. Решили прогуляться по магазинам Ист-Виллидж, а после съесть пиццу.

— Балуешь ты его, — сказал Вилл.

— Знаю.

Вилл протянул руку к Джамалю, пробежался пальцами по его волосам. Джамаль одернул голову, якобы в такт музыке.

— Итак, — сказал Вилл, — отправляемся в Ист-Виллидж?

— Ладно, — ответил Джамаль.

— Избаловали ребенка, избаловали, — промурлыкал Вилл.

Джамаль встал, пританцовывая, — темные очки, брюки, такие огромные, что Вилл затруднялся понять, как они на нем держатся.

— А что там за камни? — спросил Джамаль.

— Мемориал, — ответил Гарри. — Правда, какой войны, мне неизвестно.

— Хочешь пойти посмотреть? — спросил Вилл.

— Не знаю, — ответил Джамаль.

— Давай взглянем, — сказал Вилл. — И раскланяемся на сегодня с образованием и общим самосовершенствованием, идет?

— По-моему, это Вторая мировая, — сказала Мэри.

— Что?

— Эти камни. По-моему, там памятник мужчинам, погибшим во Второй мировой войне.

— А женщинам нет? — спросил Джамаль.

— Ну, наверное. Полагаю, и женщинам тоже.

Они прошли эспланадой к каменным плитам. На деревьях подрагивала свежая листва, серебристо-зеленая под облачным небом. Они поднялись несколькими лестничными маршами к широкой площадке, по двум сторонам которой тянулись ряды высоких, цвета бетона, мраморных плит с тысячами вырезанных на них имен. На дальнем от моря конце площадки расправлял тяжелые крылья бронзовый орел. Они молча шли среди плит. Джамаль вел ладонью по списку имен, чувствуя, как она поскрипывает. И покачивался в такт музыке.

Пройдет год, и Константин, лежа на больничной койке и глядя в окно на белое летнее небо, будет умирать после перенесенного им удара. Будет ощущать свои накрытые одеялом ноги, смотреть, как порхает за стеклом серое, несомое ветром перо. Рядом с ним будет сидеть Магда. Когда он прошепчет: «Мама», она промолчит. Не заспорит с ним, ничего не ответит. Просто возьмет его за руку и будет слушать, как он повторяет это слово. Будет сидеть в безмолвном ожидании.

Вскоре после смерти Константина Сьюзен уйдет от мужа. Найдет работу в торговом отделе типографской фирмы и со временем выйдет замуж за одного из ее владельцев, человека намного старше, чем она. Новый муж Сьюзен, вдовец, отец взрослых сыновей, соберет их в ночь перед свадьбой и скажет подрагивающим голосом, что до встречи с этой женщиной он не ждал от жизни никаких новых радостей, ничего, кроме повседневной возни с бумагой и печатной краской.

Сыновья пожелают ему счастья, однако будут втайне презирать его за то, что он изменил памяти их матери. А он будет любить Сьюзен со спокойной, не знающей конца стойкостью, и она, когда ей исполнится сорок девять, родит девочку. И настоит на том, чтобы их дочь назвали Зои.

Вилл и Гарри будут вместе жить в Нью-Йорке до тех пор, пока восемнадцатилетний Джамаль не уедет в Беркли. Задолго до этого Мэри продаст свой дом и купит квартиру в городе. И станет ждать, когда внук придет к ней после уроков, и пытаться, далеко не всегда успешно, продержать его у себя до возвращения Гарри и Вилла с работы. А после отъезда Джамаля в университет она проживет еще двадцать два года, которые разделятся на перемежающиеся периоды довольства жизнью и ощущения полного одиночества. Ей будут выпадать мгновения совершенной радости, насылаемой самыми простыми вещами: тенью, которую отбрасывает на подоконник чашка с чаем, книгой, с которой она выйдет теплым сентябрьским вечером в парк.