Плоскость морали - [80]

— Клянусь, — веско отрубил Юлиан и, заметив, как смягчилось и оттаяло лицо Валериана, ядовито добавил, — это каким же Каином ты меня считаешь, а?

Но Валериан только покачал головой.

— Прости, ты напугал меня.

Юлиан сразу заметно расслабился.

— Полно, чего уж там. Пошли делом заниматься. О, мой дорогой Андрэ приходит в себя. — Дибич и вправду зашевелился. — Где коньяк?

— У тебя в левом кармане.

— А, ну да, вот он…

Дибич действительно пришел в себя и чуть поднял голову. Он уже некоторое время назад начал воспринимать и слышать, увидел братьев Нальяновых, потом оба подошли к нему. Но сил подняться не было. Он ощутил на губах обжигающий вкус коньяка, с помощью Валериана сумел сесть на траве. При этом Юлиан Нальянов не стал, к удивлению Андрея Даниловича, глумиться над его состоянием, а, напротив, вынув из кармана большую лупу в золотой оправе, начал внимательно изучать шею утопленницы и сновал вокруг трупа.

— Странно, — отрывисто бросил он наконец. — Очень странно…

— Вы… — Дибич внимательно слушал Нальяновых, — вы полагаете, это самоубийство?

— С чего бы, дорогой Андрэ? — продолжая осматривать тело, спросил Юлиан.

— Она… она любила вас, а вы отвергли её.

— И что?

Дибича снова разозлило, что «холодный идол морали» даже не считает нужным отрицать любовь к нему убитой.

— Это вы виноваты в её смерти. Вы…

Это обвинение ничуть не задело «холодного идола морали».

— В её смерти равно можно обвинить и вас: случись всё, как вы хотели, девица была бы вами обесчещена и, поняв, что обманута, вполне могла прыгнуть в пруд. Но я вас не обвиняю. Я ведь тоже логик. В смерти её виновен тот, дорогой Андрэ, кто затянул на её шее шарф и столкнул с моста в воду.

— Что? Шарф? — Дибич бросил растерянный взгляд на труп. — Какой шарф?

— Розовый, шёлковый, он затянут сзади на один узел. Судя по тому, что наша Офелия… — Он осёкся, бросив взгляд на Дибича, и перешёл на сухой тон полицейского чиновника: — Судя по тому, что на жертве преступления платье цвета чайной розы, можно предположить, что шарф тоже принадлежал ей. Кажется, она приехала в субботу именно в этом платье, и шарф держал шляпку на ветру. В это утро он, возможно, был обвязан вокруг горла, и убийца, зайдя за спину жертвы, стянул узел до предела, а потом столкнул задохнувшуюся девицу с мостика.

Дибич, преодолевая страх и отвращение, присмотрелся к трупу и понял, что Нальянов прав, просто сам он не разглядел шарфа.

— Так она… её убили?

— Разумеется, убили. Наш маньяк трепетно выбирает мосты над вешними водами, а вот методы удушения разнообразит, — кивнул Юлиан. — При этом я рад, что у вас снова безупречное алиби, дорогой Андрэ. Мой камердинер может свидетельствовать, что вы всё утро прохрапели в спальне. Я тоже вас слышал.

Подошли Вельчевский, слуги с носилками, бледная, как смерть, Белецкая и представительный мужчина из городского Правления. Надежда Андреевна ринулась к погибшей племяннице и зарыдала в голос, у Дибича снова начала кружиться голова, он хотел было сказать Нальянову, что пойдёт к дому, но обнаружил, что обоих братьев у пруда уже нет.

Тогда он сам, несколько раз сбившись с главной аллеи на боковые и выходя к ограде парка, побрёл на удачу и наконец увидел за деревьями белые стены дома. На пороге его встретила мрачная Чалокаева, и Дибич сразу понял, что она уже знает от племянников о происшествии.

Сами же племянники снова поразили Дибича: младший согревался в горячей ванной, поставленной прямо в малой гостиной, а старший возлежал рядом — на небольшом диванчике с гитарой, и мерно перебирал струны. Выходившая мелодия была наглой импровизацией: Гуно кривлялся, Мефистофель пел «Камаринского», а откуда-то сбоку почему-то зловеще проступали такты «Коробушки».

— Pretty Ophelia! O nymph! Sins of my prayers remember![12], - промурлыкал гитарист напоследок.

Дибич снова рассердился, но он был слишком обессилен, чтобы вспылить. По счастью, заметив его, Нальянов отложил гитару.

— О, дорогой Андре, это вы. Вам бы поспать, вы плохо выглядите.

— А вам совершенно всё равно, кто убил девушку? — не отвечая, спросил Дибич Нальянова.

— Ну, с чего это вы взяли? — чуть подняв соболиные брови, осведомился Юлиан. — Или, чтобы вас успокоить, я должен поминутно выражать вслух беспокойство? При этом я не совсем вас понимаю, дорогой Андрэ. Откуда эти обвинительные нотки в вашем голосе? Вообразили себя прокурором? С чего бы?

— Вы разговаривали с ней вчера после убийства Шевандиной! Вы сами признались!

— Не признавался, — покачал головой Нальянов, — а просто сказал. И что? Да, вчера, заметив меня у дома на скамье, она подошла и заговорила со мной. Но подошла княгиня Белецкая, прервала нашу беседу и увела племянницу в дом. В это же самое время меня позвал в дом брат: тётя хотела, чтобы я поиграл ей. После этого Лидия Витольдовна распорядилась запереть все двери в доме и велела Силантию и Семёну-дворнику охранять дом. Убийцу боялась. Я же лёг в спальне брата в половине одиннадцатого и проспал до девяти утра сном праведника. Нас обоих разбудил Вельчевский.

— У вас нет сердца. Вы — не человек, — зло бросил в лицо Нальянову Дибич.

— Я уже говорил вам, чувствительность — не преимущество, слабость сердца — не достоинство. Идите спать, вы же с ног валитесь.