Площадь отсчета - [3]

Военный генерал–губернатор Петербурга граф Милорадович, большой, осанистый, в полной парадной форме и при ленте, нетерпеливо расхаживал по приемной. Николай Павлович его не любил: Михаил Андреевич Милорадович был в отличие от него настоящий генерал, герой войны, да так себя и держал — почтительно внешне, но добродушно–свысока, что не совсем приятно было. Сейчас в его грубоватом красном лице видна была энергическая забота, как перед боем. Увидев Николая, он резким движением прижал к глазам заранее заготовленный белый платок.

— Что такое, Михаил Андреевич, что стряслось? — спросил Николай Павлович. Он был удивлен — и визит был не ко времени, да и платок отнюдь не шел к облику боевого генерала.

— Ужасное… ужасное известие, — сдержанно пробасил Милорадович. Николай Павлович быстро, взяв за локоть, повел его за собой, в кабинет.

— Да скажите же, что такое, граф!

Как только закрылись двери кабинета, Милорадович решительно отнял платок от лица

— Известие из Крыма… государь император опасно болен… Дибич пишет из Таганрога… почитайте, — он протянул Великому князю письмо и, отступив на шаг и щелкнув каблуками, почтительно потупился.

Николай почувствовал некоторую слабость в ногах и сел. Письмо лежало перед ним на столе, и он прочел его два раза, прежде чем полностью осознал все значение произошедшего. Радостный смех детей и танцевальная музыка продолжали звучать в парадной зале, но сии звуки, как он вдруг с тоскою почувствовал, доносились уже из другого мира. Дибич писал подробно. Болезнь государя, начавшаяся банальной простудою, около недели назад перешла в тяжелую фазу. В конце стояло, что все питают наилучшие надежды. Стало быть, опасен!

Николай Павлович посмотрел на Милорадовича. В карих глазах генерала играло неприкрытое любопытство. «Ему интересно, что я делать буду», — понял Николай.

— Вот что, генерал, голубчик… — начал он.

— Мужайтесь, мужайтесь, Ваше высочество, — фамилиярно перебил его Милорадович.

— Мне надобно… мое место около матери, Михаил Андреевич, я сей же час еду к ней, — продолжал Николай, взглянув на каминные часы. На часах было ровно шесть. Милорадович значительно закрыл глаза и поклонился. Николай увидел, что генерал ожидает от него еще чего–то. Неужели они хотят совещаться, как будто?.. Да, пожалуй, так следует делать. Милорадович нависал над ним в белом своем мундире, с треуголкой на локте и с сухим платком во второй руке, самодовольно выставив вперед грудь и живот.

«Он окрылен надеждой на воцарение Константина, — понял Николай Павлович, — они друзья. Как это своекорыстно… а впрочем, более чем натурально».

— Я к вашим услугам позднее вечером в Зимнем, генерал, — сказал он, вставая из–за стола.

— Я полагаю, что нелишним будет пригласить и генерала Воинова, Ваше высочество.

Николай Павлович обошел стол и подал руку Милорадовичу.

— Как вам будет угодно. Я счастлив, что в сей тяжкий момент имею в лице вашем бесценную опору, Михаил Андреевич.

После ухода генерала Николай не спешил покидать кабинет. Ему надо было вызвать карету и ехать к матери. Ему надо было переговорить с Шарлоттой. Ему надо было как следует подумать о том, что происходит и как себя вести, но он не мог собрать мыслей. Он сидел за своим маленьким резным столиком, где лежали у него бумаги по дивизии, перечитывал письмо Дибича, и все заботы, каковые только лишь полчаса назад казались ему столь неприятными, испарились как дым, и он уже испытывал тоску по своей прошлой жизни. Он поймал себя на том, что не испытывает родственной тревоги за брата — они не были близки, имея столь значительную разницу в возрасте и положении, а беспокоится он сейчас исключительно о себе. Ему стало стыдно — государь был всегда добр к нему.

«Да и не может же быть, чтобы он вдруг взял и умер, ему всего 47 лет, — опомнился он, — сие лишь болезнь, которая пройдет, и все будет по–старому. Что–то мы рано всполошились!»

Он встал и одернул на себе мундир. В самом деле, все будет по–прежнему! Он вернулся в залу с намерением ничего не говорить, пока не разойдутся дети, но недооценил детской и женской проницательности. Дети, когда он вошел, почему–то притихли и сбились кучкою у окна, не требуя более, чтобы их развлекали. Девочки, подружки Мэри, стали хныкать и проситься домой. Праздник кончился. Всем быстро раздали обещанные подарки, и слуги повели маленьких гостей в переднюю — укутывать и рассаживать по экипажам. Шарлотта, отослав Сашку к воспитателю, а Мэри в детскую, бросилась прямо к нему, схватила за обе руки.

— Что? Что?

— Как ты всегда все знаешь? — печально усмехнулся Николай. — Плохие вести. Государь Александр болен — письмо от Дибича, я еду в Зимний.

Шарлотта побледнела так, как бледнеют только пруссачки, женщины с самой нежной и прозрачной кожей на свете, и уткнулась лбом в красные отвороты его мундира.

— Да что ты, птичка, глядишь, обойдется!

— Бог не допустит, — прошептала она по–немецки, — милостивый Бог никогда не допустит… Мы ничем не провинились перед ним, ничем, ничем.

Николай Павлович понял, о чем она.

— Не пугайся, Лоттхен…Это было тогда минутное настроение и ничем не подтвердилось после. Не тревожься, птичка, помолись хорошенько за здоровье нашего Александра и ложись спать. Я буду поздно.