Плохие девочки не плачут - [15]

) — картинно удивляется он.

— Want to know (Хочузнать).

— Nein (Нет), — смеется.

Вот сволочь!

— Nein? (Нет?) — уточняю с притворной мягкостью и безапелляционно выдаю: — Nein kiss. Kein Kuß (Нет поцелуй. Никакого поцелуя).

— You will do (Ты сделаешь), — уверяет он, хлопая меня по коленке.

— Nein! (Нет!) — решительно убираю его руку.

— Much talk (Много говоришь), — вздыхает он и закрывает глаза.

— Go to sleep alone (Идиспиодин), — продолжаю эпопею. — Never talk to me. Talk to other womеn (Никогда не говори со мной. Говори с другими женщинами).

Он отвечает по-немецки, опять что-то слишком умное, чтобы я могла понять. Даже консультантша понимала, а я нет. Обидно.

— English bad. Understand bad. Speak bad (Английский плохо. Понимаю плохо. Говорю плохо), — выдаёт он под конец, молчит и прибавляет: — She ask you are who. She say you are my daughter (Онаспросилактоты. Она сказала, ты моя дочь).

— And what did you say? (И что ты сказал?) — любопытствую.

Не думаю, чтобы мы походили на папу с дочкой. У нас же ничего общего во внешности нет.

Он склоняется ниже, вид у него загадочный, создается ощущение, будто с минуты на минуту мне доверят страшную тайну.

— I die if you are my daughter (Яумру, еслитымоядочь).

Опять смеется. Вот придурок. Значит, умер бы, будь я его доченькой.

— I am bad? (Я плохая?) — вкладываю максимальную угрозу в эти слова.

— Good (Хорошая), — он берет меня за подбородок и мягко целует в губы. — Wunderschön! (Прекрасная!)

Разве тут устоять? Пускай флиртует и подмигивает, лишь бы оставался рядом. Хоть немножко «мой».

***

Глядя на множество пакетов и коробок, я подумала, что это трудно будет объяснить немецкому переводчику, когда мы поедем обратно. Как объяснить маме? Сказать, что выиграла в лотерею? Но об этом я думала недолго. Было много других, более интересных вещей для размышления. Например, Мистер Секс, устроившийся в кресле напротив.

— One moment (Минутку), — попросила я, прихватывая несколько пакетов и скрываясь за дверью в ванную комнату.

Повторяться нельзя. Отношения любят свежесть. То есть «свежую жесть». Мужчина, который снимал меня с детских качелей, в принципе готов к любым сюрпризам. Однако надо проявить фантазию и удивить его. На этот раз в каком-нибудь приятном смысле.

Я надела проверенный комплект уже с чулками, дополнила образ новыми деталями — короткая черная юбочка а-ля школьница, скромная белая блузка, изящные туфельки. Прикрытая красота намного более соблазнительна. Снимать обертку с конфеты намного интереснее, чем готовый десерт. От переизбытка сладкого порой тошнит. Эх, мне бы ещё белые бантики завязать, как на последний звонок. Блин, это уже педофилия какая-то, а в тему разговора про дочку и вовсе инцест.

Когда я вышла из ванной, фон Вейганд разговаривал с кем-то по телефону. Конечно, на своем долбаном немецком, к тому же настолько быстро и гневно, что у меня не оставалось шанса понять ни слова. Я еще никогда не видела его таким злым. Кажется, я еще никого не видела таким злым за всю свою жизнь.

Комната тонула в полумраке, освещенная огнями уличных вывесок да скупой световой дорожкой, просочившейся следом за мной из ванной комнаты. Я плотно притворила дверь и прижалась к ней спиной. Старалась быть тише воды, ниже травы, но шеф-монтажник меня всё равно заметил. Мгновенно изменился в лице. Я скорее почувствовала, чем увидела. Стало страшно. Сама не знаю как, я поняла, что он сейчас уйдет. Уйдёт – и больше ничего не будет. Совсем ничего.

Когда фон Вейганд двинулся к выходу, сердце моё ухнуло вниз. Я плохо соображала, поэтому бросилась к нему и обняла. Судя по тому, как он вздрогнул от такой самодеятельности, я решила — либо ударит, либо оттолкнет. Шеф-монтажник рявкнул очередную фразу в телефон и, будь я на месте его собеседника, грохнулась бы в обморок.

Прижимаюсь к нему крепче. Не думаю ни о каких тактических находках, ведомая инстинктами.

Фон Вейганд медленно намотал мои волосы на кулак и больно потянул вниз, заставляя вскинуть голову. Я закусила губу, чтоб не вскрикнуть, и смело встретила его взгляд. Чего там только не читалось: раздражение, ненависть, обещание медленной и мучительной смерти. Однако как бы там ни было, у его члена насчет меня сложилось ощутимо положительное мнение. Он недвусмысленно прижался к моему животу, и его мало занимали сторонние вещи.

Голос из мобильного, явно мужской голос, продолжал говорить что-то по-немецки. Фон Вейганд помедлил немного и отправил телефон в нокаут. Вернее, швырнул о стену с такой силой, что чудо техники самоуничтожилось.

Я мягко подтолкнула шефа-монтажника в сторону кресла. По телу прошла голодная дрожь предвкушения. Если фон Вейганд садист, то я та ещё мазохистка. Его руки уверенно забрались под юбку, исследовали мой зад, сжали, заставляя вскрикнуть.

— No Deutsch? (Никакого немецкого?) — голос по-прежнему звучит угрожающе.

— No (Нет), — твоих немецких бесед мне не понять.

Фон Вейганд сел в кресло, и я опустилась на колени между его широко расставленных ног. Дрожащие пальцы на удивление быстро справились с ремнем. Зверь выпущен из клетки. Ваш выход, дрессировщик.