Плоды манцинеллы - [25]

— Дереву?

— Да. Они верили, что каждый член их племени после смерти становится огромным деревом, что оно дает им силу и благословляет их род. Только вот дерево то было не совсем обычным. А точнее — совсем необычным. Это была манцинелла.

— Никогда о таком не слышал.

— Оно мало где растет, но в тех местах его прекрасно знают. И боятся. Манцинелловое дерево содержит млечный сок. Оно ядовито от корней до кончиков листьев, а то самое племя, Скоолло, почитало его, как великого Бога. Старейшины и шаманы носили амулеты и посохи, сделанные из древесины манцинеллы, а каждый, кто смел не подчиниться воле лидеров племени, подвергался испытанию. Испытанию Божеством Скоолло. Провинившегося сажали в центре круглой площади, а по периметру вставали шаманы и старики.

Только Бог может простить, только он настолько мудр и всеведущ, что слово Его незыблемо и свято. Мудрецы индейского племени в религиозных суждениях ничем не отличались от современных священнослужителей. Лишь меры у них были жестче.

— Ему… Или ей. Неважно. Осужденному выносили огромную чашу, а на дне ее лежал предмет, через который дерево судило о поступках человека. Плод манцинеллы. Вина доказывалась через поедание фрукта. Выжил — невиновен, умер — виноват. Вот только Богу-дереву было глубоко плевать на людские грехи.

В записях Колумба плод манцинеллы зовется довольно просто — «яблоко смерти». Сочная, светловатая мякоть скрывает в себе все тот же нектар, что и дерево в целом. Млечный сок при попадании в желудок активно и невероятно легко разъедает его стенки, смешивается с желудочной кислотой и превращает внутренние органы в единую, однородную массу. Жертва погибает в ужасных мучениях.

— В той статье говорилось, что каждая смерть от плода Бога-древа заканчивалась настоящим праздником — ведь мудрейшие члены племени всегда безошибочно находили именно тех, кто виновен, — она тяжело вздохнула. — Я не знаю, как рассуждали и о чем думали индейцы Скоолло, но кажется мне, что большинство из них считало решения Бога единственной правдой. Сомневаюсь, что кто-то хотел спорить, что хоть кому-то из диких аборигенов приходила мысль о истинном значении «божьего суда». Это была жестокая казнь, Бастиан. Казнь, и только. Но обряд с манцинеллой одобряли старейшие и мудрейшие… Они ведь не могли ошибаться, верно?

Себастьян понимал, к чему она клонит. И понимал ее аналогию.

— Ты бы еще с инквизицией параллели провела… Или с любым другим религиозным бредом, каких за историю было немало.

— Нет. Сравнение бы не подошло. Фанатичные католики сжигали всех подряд, и зачастую по простому указанию пальца — здесь божий суд скорее похож на суд людской. А вот Скоолло… Они верили, что дерево несет им благо, помогает очистить род и делает их только сильнее. А фактически, — Марта равнодушно пожала плечами, — оно просто убивало.

— Сканер еще никого не убил.

— Это ты так думаешь. Ты даже и не представляешь…

Возглас «Эй!» не дал ей договорить. Себастьян и Марта вздрогнули от неожиданности, обернувшись в сторону источника звука. За пределами простенькой остановочной станции бушевала метель: густая пелена снега валилась с неба, крупными хлопьями застилая весь внешний мир. На какой-то миг Бастиану показалось, что мир этот и вовсе перестал существовать, что остался только он, Себастьян, она, Марта, и эта хлипкая прозрачная кибитка, пол которой неумолимо укрывало белизной.

Голос извне зазвучал вновь. Только в этот раз он не ограничился простым «Эй!»

— Что он говорит? — спросил Бастиан, совершенно не разобрав слов.

— Э-э-э, — Марта озадаченно смотрела на Себастьяна, словно это ему был задан вопрос. — Он говорит… что-то типа… Спрашивает, вот! Он спросил, здесь ли мы.

— Вы говорите по-английски? — донеслось снаружи.

Акцент говорившего был ужасен.

— Да! — воодушевленно выкрикнула Марта. — Мы тут, на остановке.

— Я вхожу.

За этими словами ничего не последовало. Парочка иностранцев вопросительно посмотрела друг на друга, не зная, чего им стоит ждать.

— Так вы входите? — отозвался Бастиан.

Тишина.

— Я вхожу, — повторил голос, но в этот раз Себастьян уловил в нем вопросительные нотки.

— Это был вопрос, — прошептал он Марте.

— Да-да, я поняла.

— Он не очень-то силен в английском.

— Входите, входите!

Где-то в глубинах снегопада начал проступать темный силуэт. Так темнеет ткань от пролитой влаги — пятно растет, расширяется, приобретает отчетливые границы и очертания.

Спустя несколько долгих секунд, в тишине которых Себастьян слышал хрустящие шаги незнакомца, в остановочную будку зашел новый человек. Мужчина резко стряхнул капюшон, осыпав Майера холодными льдинками, скинул массивные перчатки, наспех засунув их в карман, и, широко улыбаясь, протянул руку.

— Меня зовут Станислав! Рад знакомству! — отчеканил он, крепко сжав ладонь Бастиана.

— Себастьян.

— А вы? — мужчина обратился к Марте.

— Марта. Очень приятно.

— Я видел вас… э-э-э… — он с трудом находил слова, — идущими сюда.

Судя по всему, он закончил — Станислав принял настолько победный и довольный собой вид, будто главное счастье его жизни свершилось только что, после этой фразы.

— Ну-у-у, — протянул Майер. — Поэтому мы и здесь. Мы сюда и шли.