Плод воображения - [143]

Впрочем, она всё же до некоторой степени подготовилась, поскольку знала, что это ее последняя авантюра, и поскольку бородатый ей не мешал. Он и Елизавета остались сидеть возле свечки, будто возле догорающего костра, а Ладе пришлось искать свое барахло почти наощупь.

Аккумулятор ноутбука подсел, но его хватило, чтобы зайти в почтовый ящик и открыть два еще не прочитанных сообщения: одно от Розовского, отправленное утром того дня, когда ему довелось очень близко познакомиться с ее фаллоимитатором, а другое — от отправителя, назвавшегося «DJ», хотя Лада сразу усомнилась, что речь пойдет о музыке.

Понять, о чем речь, было трудно. Сообщение содержало бессмысленный набор слов и цифр; среди них оказалось слово «Безлунник» и число 69. После того как она прочла послание от DJ, что-то изменилось, хотя Лада не могла бы сказать что именно, более того, коснулось ли изменение ее внутреннего состояния или внешних условий. Единственным ощущением, добравшимся до поверхности сознания, было облегчение. Сложное вдруг стало простым, непреодолимое — посильным. Ее будто сдвинули немного относительно той Лады, которая считала себя живым трупом. Это, конечно, не было излечением и, скорее всего, означало сокращение оставшегося ей срока за счет увеличенного расхода жизненной силы. Но даже если бы она понимала, чего ей будет стоить эта ночь, то ни в коем случае не была бы против. И, похоже, кто-то знал об этом. Кто-то заранее знал, что она не будет против…

Она взяла пару пластиковых бутылок с водой, пакет со своими лекарствами, электрический фонарик и сложила всё это в сумку для ноутбука. Аптечку, входившую в ее комплект, уже распотрошил бородатый. От суточной давности пайка остались только обрывки упаковки. Лада давно не чувствовала голода, только более или менее мучительный зуд, который подсказывал: пора бы подзаправиться. Сейчас зуд был терпимым.

Бородатый уже не следил за ее сборами. Он сидел, уставившись на свечу, и едва заметно шевелил губами. Возможно, это была молитва. Или тихое безумие. А вот Елизавета следила за ней, и Лада не могла понять, чего больше в этих огромных слезящихся глазах — ненависти, тревожного ожидания или совсем уже странного злорадства. Но не исключено, что всё это было лишь плодом ее больного воображения и дергающихся теней.

Когда она выходила в темноту наступившей ночи, бородатый не проводил ее даже взглядом.

116. Бродяга: Последнее и единственное

Для него тоже многое изменилось. Он сделал то, что от него зависело, и готовился со смирением принять то, что от него не зависело. Он принес свою жертву, и теперь сидел, обняв и крепко прижав к себе свою Малышку, отвоеванную у чужих, и был не то чтобы счастлив — слова «счастье» для него давно уже не существовало, — но, по крайней мере, знал, что лучшего вечера и лучшей ночи в его жизни никогда не будет. Эта темная полуразрушенная церковь — его последнее пристанище, чахлый огонек свечки — его последнее тепло, а женщина, застывшая и затаившаяся в его объятиях, еще недавно бывшая всего лишь мертвой куклой в коляске и так внезапно, так чудесно ожившая, — его последняя и единственная любовь.

117. Мария: «Скоро ты сможешь поехать к нему»

Первое время она чувствовала себя домашним животным. Кем-то вроде собаки, украденной из элитного питомника физиологом Павловым. Или, если не льстить себе, подопытной мышью. В общем, кем-то, кто целиком находится в чужой власти и при этом даже не знает, когда начнется эксперимент. Хотя она всё-таки подозревала, что эксперимент начался гораздо раньше — сразу после того как были отобраны десять амбициозных идиотов для участия в проекте и среди них ее любовник Розовский. Теперь его мотивация казалась ей не просто идиотской. Это было какое-то наперед запрограммированное рабство, и он, считавший себя человеком современным, независимым и осведомленным в том, что касалось промывания мозгов, на деле оказался таким же тупицей, как все те презираемые им представители «биомассы», в чьем сознании присутствовал видимый лишь на просвет водяной знак «б/у».

Но сейчас и ее употребляли. И хотя ее никто не насиловал в физическом смысле (по крайней мере пока), она не сомневалась, что «употребление» имеет место ежечасно и ежесекундно, когда она бодрствует и тем более когда она спит. Последнее даже хуже; это было где-то за гранью интима. Хер с ними, с темными и стыдными уголками ее сознания — она уже смирилась с тем, что там кое-кто побывал и не побрезговал грязным бельишком, — но как быть с подсознанием? Черт бы побрал дедушку Фрейда! Всякий раз, просыпаясь, она ощущала лишь тени снов, ускользавшие от нее и исчезавшие в еще более глубокой внутренней темноте. Как будто кто-то сходил на киносеанс по ее билету, а она осталась на улице и видела только афишу.

В редкие минуты просветления она понимала: у эксперимента должна быть цель — всё тянулось уже слишком долго для случайного стечения обстоятельств. Кроме того, ее прошлое вряд ли могло представлять интерес даже для какого-нибудь гипнотизера-вуайериста. Значит, целью был результат некой трансформации или сама трансформация участников проекта. И это стало чем-то вроде кошмара, преследовавшего ее наяву. Новелла Кафки «Превращение», которую когда-то заставил ее прочесть Розовский, уже не казалась депрессивным бредом. Иногда собственные мысли внушали леденящий ужас, потому что откуда-то возникла абсолютная уверенность, что любая из них тут же воплощается в реальность. И значит, простая случайная мыслишка «я — кусок дерьма» могла стать последней.