Плещут холодные волны. Роман - [29]

- Есть, сказать Ольге, - козырнул по-военному Гриць, побежал за Мишком к двери, но сразу отшатнулся и чуть не удалился затылком о стену.

Из-за приоткрытой двери парнишку так обдало жаром и огнем, словно кто-то толкнул его в грудь. Так вот он какой, этот Мишко! В самое пекло убежал, не испугался, а Грицько боится. Нет, надо и ему привыкать к войне, надо как-то вырываться понемногу из этого убежища, когда бомбят и обстреливают, и смотреть, что там на улице творится. Мишко же побежал… Вот пусть только матери опять сделают укол и она уснет, так Грицько и минутки не усидит. Он что-нибудь да придумает, чтобы прорваться на улицу и хоть краешком глаза посмотреть на Севастополь. Разве для того ему матросы подарили бескозырку, чтобы он сидел с ней в бомбоубежище, где одни женщины да дети? Нет, не для этого…

А смелый адъютант, у которого уже вошло в привычку бывать ежедневно среди бомб и снарядов, переждал какое-то мгновение в свежей воронке налет авиации, понял, куда падают снаряды, и побежал напрямик к порту. Где пригибаясь, где ползком, а все-таки выбрался на главную улицу и оттуда свернул на Лабораторное шоссе, куда не долетали бомбы и снаряды. Там он поймал грузовик с красной полосой на радиаторе (такие подвозили на передовую снаряды и патроны), вскочил на подножку к шоферу, ухватившись локтем за спущенное стекло в дверце кабины. Бойчак теперь только так и ездил. Так было удобнее.

В кабине возле шофера сидел какой-то небритый худой интендант и клевал носом от страшного недосыпания, которое вот уже неделю донимало весь фронт.

- Чье хозяйство? - пересиливая гром войны и гул мотора, закричал ему в самое ухо Бойчак, показав глазами на ящики со снарядами.

- Двадцать пятая Чапаевская! - крикнул интендант.

- Добро. Я ваш сосед, от Горпищенки! - закричал Мишко. - Как там Нина Онилова поживает, чапаевская Анка? Ты давно ее видел?

- Утром…

- Косит фрицев?

- Косит. Только патроны подавай…

- А зимнее обмундирование вам уже выдали?

- Некогда. Сейчас патроны и снаряды главное… Там и так жарко…

- Тут обстреливают дорогу, - показал на Ялтинское шоссе адъютант.

- Проскочим, побей его гром! - крикнул шофер, прижимаясь к баранке. - Полундра!

Машина летела на полном ходу, круто обходя глубокие воронки от бомб и снарядов. Ялтинское шоссе осталось справа, тут было тише и спокойнее. Мишко заметил вдоль дороги разбитые грузовики, трупы лошадей, над которыми уже кружилось воронье, и вспомнил, что утром здесь было пусто. Значит, уже и эту дорогу они взяли на прицел.

Бойчак показал шоферу глазами на убитых лошадей вдоль дороги:

- Что это?

- Полундра! Побей его гром! - крикнул шофер и повел глазами на высокую гору, где засели немцы. - Оттуда все видать. У них оптика - цейс. Эта дорога перед ними как на ладони. Давай-ка в овраг!..

Он круто повернул машину вправо и оказался в глубоком ущелье между Инкерманскими штольнями, в которых разместились подземные заводы, гобпитали, продовольственные и материально-технические склады. Сюда оптика вражеских наблюдателей не могла еще добраться, и снаряды и бомбы падали редко. Но дорога тут была неровной, узкой, с выбоинами и крутыми кюветами по обе стороны. Машина ехала осторожно - в кузове не сухари, а снаряды.

На дне ущелья Бойчак распрощался с шофером, и тот крикнул Мишку вслед:

- Берегись возле Черной реки. Там обстреливают, побей его гром…

- Добро! Там уже мое хозяйство, - весело бросил Мишко и побежал вдоль каменной скалы в направлении третьего батальона.

По высотам на Северной стороне, на Мекензиевых горах и дальше за Инкерманским монастырем, высеченным в скалах, все горело, тонуло в густом едком дыму. Дым был желтым и удушливым, рвались снаряды и мины. В воздухе стоял такой грохот, что Мишко нарочно закричал - и не услышал своего голоса. Где-то здесь должна быть санчасть третьего батальона. Но где она? Старые землянки и блиндажи перепахало снарядами, и на том месте виднеются кучи земли, камней, сиротливо торчат разбитые шпалы и бревна. Где же они прячутся теперь, санитары?

Мишко спрыгнул в глубокую траншею, служившую ходом сообщения, и побежал вперед, низко пригибаясь. Навстречу ему ковыляли двое раненых, поддерживая друг друга за плечи.

- Куда вы, братцы?

- На дорогу пробиваемся. К машине…

- А перевязку?

- Сделали уже. Наш батальонный, Заброда, спасибо ему… Если б не он, давно бы в ящик сыграли…

- А где же он теперь?

- Как это где? На своем пункте. Вон в той скале пещера выдолблена, там его хозяйство… Видишь, вон за теми кустами?

- Вижу, спасибо, - поблагодарил Мишко и спросил: - А может, вам помочь надо, браточки?

- Обойдется. Уж недалеко. Дай только закурить.

Бойчак угостил их папиросами, дал прикурить, и они поплелись по дороге, опираясь на дубовые, только что срубленные палки. Они даже не срезали ветки, так спешили вырваться из рук смерти.

В пещере, где разместился санитарный взвод, остро пахло кровью и лекарствами. На окровавленных носилках, вдоль стен, лежали раненые матросы, уже забинтованные, ожидая отправки в госпиталь. В глубине пещеры стонали те, кто ожидал перевязки, с опаской поглядывая на фанерную перегородку, дверь которой была завешена белой простыней с рыжими пятнами марганцовки. Там при свете корабельных аккумуляторов чудодействовал над матросами спокойный Заброда. Ничто его, казалось, не волновало, ничто не могло вывести из равновесия. Он только сердито покрикивал на фельдшера и санитара, помогавших ему за операционным столом.