Пленных не брать! - [8]

Основная волна танков уже прошла, ее догоняли отдельные отставшие машины, да еще несколько горело после вертолетной атаки. Из некоторых вылезали черные фигурки, из большинства не выбрался никто.

– Бля буду, долбанут ядерным! Бля буду! – бормотал бегущий рядом со мной наводчик Лушкин, контрактник из Омска.

– Долбанут или нет – это еще неизвестно. От нее всё равно не убежишь. А вот чтобы свои не подавили, надо сматываться, – просипел я и полетел в траву, споткнувшись о какие-то дрова. Сильно ушиб коленку, но плакать над нею было некогда.

Когда мы оказались более или менее в тылу, Костик очухался и спросил:

– Убило кого?

– Типун тебе! – испугался Лушкин. – Кроме тебя, дурака, целы все.

– Короче, – сказал лейтенант, плюясь грязью. – Если не появятся ремонтники, медики или еще какие педики, посидим часок да и двинем дальше. Дезертирство не припишут, если надо – пусть идут проверяют, что там с танком.

Мы спрятались под старым перевернутым комбайном и закурили лейтенантский «Опал», Потом съели найденную в кармане у Лушкина пачку печенья и задремали. Спали часа четыре, а обнаружили нас ремонтники, которые тащили в тыл легко подраненные танки. Кто-то из них из скромности зашел отлить за укрывший нас комбайн и едва не обмочил лейтенанта, спавшего там, разинув рот.

– Танкисты, значит, – сказал толстый полковник, к которому нас привели. – Одни танкисты, мать их. Бегут и бегут. Сильно вас отгребали.

– Сильно, товарищ полковник, – согласился наш лейтенант. – А что слышно, наступление чем кончилось?

– Херней кончилось. – Полковник цыкнул зубом. – Херней началось, херней и кончилось. Стали.

– То есть как?

– Так и стали. Как бы перемирие, мать его. Наши боятся, что те тактическими ядерными грохнут, а те – что наши. Теперь кто первый грохнет, тот и победил.

И в этот момент как раз грохнуло.

Весь штабной лагерь раскидало к бениной маме. Учитывая, что был он в лощинке и вообще рвануло далеко, нам очень повезло. Вернее, мне и Лушкину. Костика, полковника и лейтенанта убило брошенным на палатку «Уралом» с кунгом-радиостанцией, а вот мы как-то выкрутились. Даже сознания не потеряли, только Лушкин руку вывихнул. А потом мы стали быстро-быстро драпать из зараженного района. Как нас мыли и чистили, вспоминать не хочется, как не хочется вспоминать и госпиталь, когда ждали: вот-вот сейчас начнется лучевая... Волосы полезут, глаза потекут... Поди ж ты, ничего. Не полезло и не потекло. Блевали, было, срали, как из брандспойта, но обошлось. Вовремя, видать, ломанулись, и лечили нас правильно, как надо. Пока лекарства имелись.

Лушкин лежал на соседней койке, рядом с летчиком-капитаном, которого в сутолоке сбил наш же противовоздушный комплекс «С-400». Катапультировавшемуся и поломавшему всё подряд летчику было совсем хреново, он матерился и стонал, а Лушкин тихонько радовался, что и жив остался, и какие-то денежки в виде компенсации по контракту получит... Он после войны мне письмо написал: что дочка родилась, что сам работает у китайцев на газопроводе и неплохо получает. Я написал кратенький ответ, и на этом переписка закончилась.

А может, и не закончилась. Просто я, как дурак, в Грузию поперся. Но это уже другая история.

4

За время моей беседы со следователем одиночка превратилась в «двушку». На верхней полке лежал крупный дядька в фуфайке и напевал себе под нос что-то заунывное. Завидев меня, он обрадовался, обрушился вниз и, высморкавшись, протянул мне ладонь:

– Константин.

– Валерик, – сказал я, пожимая эту грязноватую мозолистую граблю.

– А фамилия моя интересная – фамилия моя Горбачев, – продолжал Константин, тряся мою руку.

– Не родственник?

– Бог миловал.

– А за что запрессовали?

Мы сели на койку.

– Да ни за что, – заулыбался Горбачев. – Памятник взорвал.

– Который?

– Да Путину. Что возле шпалопропиточного стоял.

– Да ну?! Сам?

– Сам.

– А взрывчатку где надыбал?

– У вояк на самогонку выменял. Мало было самогонки, а то бы я его вообще на хрен по окрестностям разнес. А так только уронил, да голова отвалилась.

– Оппозиция, стало быть...

– Какая к бесу оппозиция. Заманал, прямо напротив стоит, я живу там, знаешь, где раньше на первом этаже винный был?

– Представляю.

– Ну вот. Встал с похмелья, башка трещит, во рту будто коты навалили, а тут еще он стоит... Я и пошел к воякам. А сам-то откуда? Чего сел?

– Под облаву попал, – соврал я на всякий случай. – А сам – безработный.

– Я тоже. А раньше, представь, водилой работал.

– А возле завода холодильников не ты взорвал?

– Не, какой-то другой мужик. Да их столько повзрывали за последний год, что не упомнишь. Одно время, помню, Лениных взрывали. А сейчас – Вованов. И ведь ремонтируют. Откуда только деньги на эту хрень находят?

– Ну, на хрень всегда находят...

Я примерился было снова подремать, а что ж еще делать-то, но появился мой друг капитан.

– Спать целишься? – спросил он. – Не выйдет. Пошли на допрос.

– Только с допроса, – развел я руками. – Или он забыл что?

– Иди давай, – поморщился капитан. Устал, видно, замотался, даже не стукнул. – Нечего тут вопросы задавать.

Я пожал плечами и пошел, куда вели. Неожиданно обретший и вновь потерявший собеседника мужик с сожалением проводил меня взглядом. Хороший, видать, дядька, хотя и с дурью.