Пленных не брать! - [25]

Ковыляли неторопливо, а у капитанов не хватало наглости нас подгонять – всё же вон сколько на колесах проехали, можно и не нестись сломя голову. Стало сухо и жарко, в траве одуряюще трещали кузнечики, вдобавок у нас кончилась вода.

– Речечку бы найти, – бормотал Костик, голый по пояс, отгоняя веткой комаров, которым жара была по барабану. – Окунуться, напиться.

– Хоть бы лужу, – сказал прапор.

– Из лужи пить нельзя по такой-то жаре, – покачал головой Шевкун.

– Я про окунуться говорил, – огрызнулся прапорщик, – не дурнее паровоза. Сколько нам идти еще, сказали бы лучше.

– Идти совсем недалеко. Может, к ночи уже доберемся.

– Дай-то бог.

Но к ночи мы не добрались, пришлось остановиться в небольшом песчаном овраге, заросшем папоротником. Наломав разлапистых ветвей, я устроил себе мягкую постельку и завалился с целью уснуть, но тут Москаленко предложил выпить по рюмочке из автобусных запасов (канистру мы, понятное дело, не поволокли, хотя Коля и предлагал, но фляжки набрали) Я уже хлебнул чуть-чуть в одиночку, но и отказываться было неудобно. Костер по причине жары и отсутствия жратвы, которую на нем можно зажарить, разводить не стали – так и сидели в темноте, чокаясь на ощупь фляжками. Капитан предупредил, что напиваться не стоит, но никто и не собирался в такой духоте.

– Завтра будем на месте, – сказал Москаленко. – Не верится?

– Не так долго и шли, – буркнул Коля.

– Автобус помог.

– Может, расскажете, товарищ капитан, чего нам завтра ждать? – спросил я.

Москаленко помолчал.

– Я бы и сказал... Но и сам толком не знаю. А что знаю – не скажу. Не имею права.

– Сами ведь увидим, если на то пошло. Или?..

– Вот и увидите, – заключил Москаленко. – Ну что я вам стану сейчас тут лапшу вешать, мужики? Расскажу – а будет совсем не то. На хрен. Давайте еще по маленькой, а потом спать. Черт его знает, как завтра день сложится.

Я не спал. Смотрел в высокое звездное небо, необыкновенно чистое, потел, ворочался. Спать, собственно, и не хотелось совсем: жара, комары, даже выпивка не помогала. Дождик бы пошел, что ли... Когда не требовалось, лил как из ведра, а сейчас хоть бы капля.

Может, зря мы с Костиком не сорвались на полдороге? Хрен с ними, с прапором и старлеем, одни бы сорвались, уже далеко бы отсюда были. Но вот зачем? Куда идти? К этим, что по трассе автобус гоняют? Нужны мы им. Да и осточертело всё, достало. Вернусь – там опять голодуха, жирные чиновничьи морды, отопление к зиме порвало на хер, света нет, воды нет, ОМОН очередную демонстрацию стариков разгоняет, потом медали да вставные челюсти на асфальте валяются... Посмотрю, куда нас привели, а там уже буду думать. Если останется, чем думать.

С такими мыслями я и уснул, и опять мне ничего почти не снилось, только что-то расплывчатое, рваное, чего утром и не вспомнишь...

– ...А вон самолетик-то... – громко сказал кто-то, вроде прапор.

Я открыл глаза.

В самом деле, высоко в небе, то и дело теряясь за мелкими облачками, летел серебристый пассажирский авиалайнер, оставляя за собой перистый инверсионный след. В салоне сидят, наверное, счастливые упитанные люди в хороших костюмах, смотрят в иллюминаторы на исковерканную землю внизу, картинно ужасаются, говорят друг другу по-немецки или по-английски: «Смотрите, что эти русские сделали со своей страной!» Да и по-русски небось говорят. Может, это рейс из Москвы в один из южноевропейских городов, или на курорт летят господа, в Турцию. На Кипр. Купаться, играть в большой теннис, загорать – что угодно делать, но только подальше от этих оборванных, голодных толп.

Интересно, на такой высоте его из ПЗРК можно достать? Вряд ли. А жалко. Хотя всё равно ничего нет. Завалялся бы тут в лесочке комплекс ПВО, долбануть бы по самолетику. Вот и счастье, нет его слаще.

На завтрак прапор надергал по краям овражка каких-то белых головок, сказав, что это дикий чеснок. В самом деле, отдавали клубеньки чесноком, на вкус были сладковато-едкие, но жрать захотелось еще больше.

– Дебил ты, прапор! – сказал Беранже, хрустя чесноком. – Он же только аппетит разжигает!

– Не хочешь – не ешь, я никого не заставляю, – отозвался прапор.

Он поискал еще и своих любимых грибов, да только не нашел.

Спирт во фляжках оставался, но Москаленко запретил пить.

– Осталось идти всего ничего, без допинга доберемся, – сказал он.

С ним не стали спорить, тем более идти и в самом деле оказалось близко. Час-полтора, и мы пришли к цели. Я понял это, когда Москаленко раздвинул орешник и сказал устало:

– Вот он, бля. Точно, он.

Мы нарушили походный строй и бросились сквозь орешник, нещадно хрустя и треща. Бросились – и остановились.

– Ни хренатушки себе, – сказал прапорщик, присвистнув. – Что ж тут было?!

Это был дом. Довольно большой двухэтажный дом, в приличном состоянии, с красной черепичной крышей, водосточными трубами, с огородиком за березовой оградкой, сверху которой хозяйственно натянули колючую проволоку. В огородике что-то росло, цвело, стояло пугало с растопыренными руками и ведром вместо головы. Обитые дощечкой стены домика окрашены в зеленый цвет, уже малость подвыгоревший, но довольно свеженький. Ничего необычного на первый взгляд, но здание стояло в центре жутковатой проплешины метров с двести радиусом: выгоревший поваленный лес, голая черная земля с рыжими пятнами песка и глины, перемешанных с окалиной, и главное – техника. Битая, ломаная броневая техника, в основном танки, от обычных наших до «абрамсов» и «леопардов»... Два вертолетных остова, неуклюже растопырившие лопасти. Пахло мертвым железом, как на свалке вторчермета. Зачем они все сюда перлись? И кто, мать его ети, в теремочке живет? Что за лягушка-квакушка с мышкой-норушкой?!