Пленник железной горы - [68]
– Кто тебя этому научил? – строго спросил я у Жаворонка.
Туярыма ни капельки не смутилась:
– Баранчай! Баранчай научил.
– Врет, – с отменным спокойствием возразил блестящий слуга. Объясняясь, он продолжил раскладывать еду на тонко выделанной оленьей шкуре, которую принес с собой. – И не краснеет.
– Не вру! Не вру!
– Я не размножаюсь таким способом, каким показало это скверно воспитанное дитя. У меня другие принципы. А кое-кому из благородных отцов я бы посоветовал сдерживать себя в присутствии детей. Даже если…
Баранчай помолчал и подвел итог:
– Даже если что. Прошу меня великодушно простить.
– Сказку! – завопил адьярай, превращаясь в Кюна. – Папа, я хочу сказку!
– Какую? – спросил дядя Сарын.
Кажется, он был рад сменить тему.
– Про улус! Про ученый улус!
– Ты слушал ее тысячу раз.
– Про ученый улус! – присоединилась Жаворонок, оттаптывая мне колени. Меня всегда удивляло, как маленькая девочка может нанести столько увечий несчастному боотуру. – Тысячу и один раз! Ну папа!
В отличие от детей, я не знал этой сказки. Ученый улус? В возрасте Кюна я предпочитал сказки про боотуров. «Да как взялись за мечи, да как принялись мечами махать, вскрикивая и вопя, как поленья, друг друга щепать…» Помнится, я не сразу выяснил разницу между «щипать» и «щепать». Кустур вопил от моих щипков, а я ликовал: «Кырык! Победа!»
– Жил да был один улус, – покорно начал дядя Сарын. – Побольше нашего, а по тамошним меркам – совсем крошечный. Населяли его люди ученые, с большими-пребольшими головами. Знаете, сколько разной ерунды влезало в эти головы?
Да расширятся их головы, подумал я. Пусть еще ерунды влезет.
– Охотники! – крикнул Кюн.
– За силой! – поддержала Туярыма.
– Да, зайцы-жаворонки. Люди этого улуса охотились за силой. Они знали, что силу можно запереть в темнице. Заточить, сковать и высвобождать по мере необходимости, для своей пользы. Силу ветра, быков, воды, солнца. Силу всего, что движется, потому что движение и есть сила. Жители нашего ученого улуса родились храбрецами. О, они решили заполучить силу самого главного, самого могучего, самого неодолимого движения – хода времени. Время ведь тоже движется, а? Значит, оно может тянуть повозки, пылать в светильниках, лечить больных…
– Зажигать звезды!
– Верно, зажигать звезды – и гореть в них[49]. Улусники захотели накинуть ярмо на ход времен. Они сунули времени в рот удила, схватились за узду…
– И время их сбросило! Как дикий конь!
– Сбросило – полбеды. Люди ученого улуса, а также их семьи, и другие люди, которые кормили-поили, одевали-обстирывали наших ученых улусников – горе-беда! Все они вскакивали на необъезженное время в одном месте, а свалились совсем в другом. В новом, неизвестном, опасном месте. Здесь жили другие люди – да, не такие ученые, но куда лучше приспособленные для своих краев. Арт-татай! Время обиделось и перекроило их мир до неузнаваемости. Пришлось ученым улусникам учиться жить заново, меняя самих себя, ища себе уютное место на новом месте…
– Место на месте! – Кюн захохотал.
– Место на месте, жених на невесте! – поддержала Туярыма.
Сказать по правде, эта девчонка росла быстрее, чем следовало бы.
– Я скачу!
Кюн оседлал хворостину:
– Я скачу на времени! Меня не сбросишь! Я боотур!
– Ты хорошо запомнил мою сказку, заяц, – дядя Сарын потер ладонью свои вечно зажмуренные глаза. – А дети их стали рождаться боотурами.
– Мальчики!
– Конечно, мальчики. Кто скорее выживет в чужом месте, если не боотур?
– И я боотур!
Спрыгнув с моих коленей, Жаворонок ускакала прочь – гарцевать молодой кобылкой. В хворостине она не нуждалась, обходясь собственным воображением. Дядя Сарын проводил их взглядом. Я уже говорил вам, что его слепота давно перестала смущать меня, равно как его зрячесть?
– Ты был у него? – спросил Сарын-тойон.
Я кивнул.
– Не слишком ли часто?
– Не знаю. А что?
– Ничего, просто так. О чем ты ему рассказываешь?
– О разном. Где был, что видел. Папа-мама, Мюльдюн с Айталын. Кустур первый меч сковал. Умсур лягушку съела.
– Лягушку?!
– Ну, когда стерхом обернулась. Сам видел, клянусь! Мотылек выучился ходить боком. Мне зимнюю шапку справили, новую. Ободрали волчью голову с ушами, а оторочка – из росомахи. Я в ней – сова совой! Только рогатый…
– Рогатый? Почему?
– Потому что уши. Торчат.
– И он все это слушает?!
– Не знаю, – повторил я. – Вряд ли. По нему не поймешь. Только я все равно рассказываю. Слышит, не слышит – все равно. Пусть знает, что мы – семья. Я и про вас ему рассказал.
– Сказку?
– Правду.
– А вот я, – дядя Сарын отвернулся, – больше люблю сказки.
– Про ученый улус?
– Про двух братьев. Эта сказка очень похожа на правду, а еще больше она похожа на твою историю, дружок. Только те братья были ровесниками. Они даже были, – дядя Сарын помолчал, вслушиваясь в крики детей, – близнецами, как мои разбойники. Ну и сильными, разумеется. В остальном…
– У вашей сказки счастливый конец?
– Конечно! А ты чего ждал?
Врет, отметил я. Врет и не краснеет. За эти годы я не научился врать, но стал различать, когда врут мне. Время, говорите? Дикий конь?! Я потихоньку, день за днем, объезжал этого коня. Когда я впервые вошел в железную гору и увидел Нюргуна, срок, отведенный для его освобождения, был больше, чем срок моей мальчишечьей жизни. А теперь – ой-боой! – я прожил дольше, чем Нюргуну осталось быть пленником. У каждого свои ухватки борьбы со временем. Мои ничем не хуже ваших.
