Пленница судьбы - [12]

— Я не смогу прийти, — сказала Мари. — Не потому, что не хочу. Просто мои родители тоже против этих встреч.

Шанталь несколько раз моргнула:

— Вот как? Почему?

— Думаю, потому, что вы здесь чужие и ни на кого не похожи. Еще они, наверное, полагают, что у наших отношений нет будущего.

— Ты тоже так считаешь?

— Я не знаю, — честно призналась Мари. — Я слишком хорошо ощущаю, какие мы разные.

— Вы с Кристианом?

— С ним тоже, а особенно — с вами.

— Да, мы с тобой действительно очень разные, — помолчав, сказала Шанталь.

Эти слова задели девушку.

— Конечно, вы аристократка, а я…

Брови Шанталь поползли вверх, на ее лице появилась изумленная и в то же время жесткая усмешка, а в голосе вновь прорвались те самые горестно-циничные нотки.

— Аристократка? Я не аристократка, девочка, я — шлюха. Пусть и бывшая — это не меняет дела. А Кристиан — ослепший незаконнорожденный сын шлюхи, вот уже семь лет живущий с пулей в голове, хотя еще тогда доктора говорили мне, что он может умереть в любую минуту.

Заходящее солнце низко стелило свои багровые лучи, и даль была беспредельна и спокойна. Ветер слабо колыхал травинки, а возвышавшиеся вдали днем серые и черные, а сейчас кроваво-красные скалы бросали вызов времени и хрупкости человеческой жизни.

— Я думала, Кристиан слепой от рождения! — Мари бессознательно выхватила из речи Шанталь то, что казалось ей наиболее важным.

— Нет, он родился таким, как все. Он тебе не говорил?

— Нет.

— Что ж, — помедлив, промолвила женщина, — думаю, он не хотел ничего скрывать, просто он желает отрешиться от прошлого, навсегда вычеркнуть его из памяти. Он никогда о нем не говорит. Даже со мной.

— Как же это случилось?

От волнения Шанталь пошла быстрее, и ее юбка грациозно колыхалась в такт шагам.

— Наверное, мне лучше начать рассказ с себя. К тому же, поскольку ты собираешься уехать отсюда, моя история послужит тебе предостережением. Я родилась в бедном провинциальном городке, таком же маленьком, как этот остров. В нашей семье было девять детей. Мать умерла, пытаясь избавиться от десятого ребенка, поскольку прокормить такую семью не представлялось возможным. Нас воспитал отец и бездетная тетка. Я была младшей, меня жалели и баловали, возможно, потому во мне с детства обнаружилась тяга к красивым вещам и нарядам. И еще я очень хотела учиться музыке. Когда мне исполнилось четырнадцать, отец умер, и семья фактически распалась. Мои старшие братья ухе работали, сестры вышли замуж. Они дали мне денег, и я поехала в Париж. У меня в голове не было никаких планов, ни единой мысли, просто хотелось уехать — и все. Никто не сумел меня отговорить.

— А что такое Париж? — вставила Мари.

Хотя Шанталь нахмурилась, в ее глазах что-то блеснуло. Отражение былого, когда-то не только причинявшего боль, но и радовавшего ее?

— Париж… Романтический город… И в то же время очень жестокий. Ему свойственна скандальная роскошь, в него стекается слишком много денег, и, погрузившись в этот поток, недолго потерять душу. Но сперва я увидела Париж другим. Чужим, пугающим, огромным и мрачным — здесь никто меня не ждал, никому не было дела до моих желаний. Я устроилась работать на фабрику и поселилась в доме для работниц. Это было ужасное место — средоточие вопиющей нищеты. Я чувствовала, что никому не нужна.

Впрочем, меня тоже интересовали далеко не все. Кое-кто из фабричных рабочих пытался ухаживать за мной, но я даже не смотрела в их сторону. Мне казалось, что это какие-то серые тени, составная часть той жизни, от которой я больше всего на свете хотела убежать. Я видела на улицах богатые коляски и знатных дам в роскошных туалетах и чувствовала, что выглядела бы в этих нарядах ничуть не хуже, чем они. Меня сжигала зависть, а зависть, Мари, самый тяжкий человеческий порок, она способна рассорить кого угодно, опустошить любое сердце, подобно тому, как змея разоряет птичье гнездо. И ют однажды на улице Сен-Мартен ко мне подошла хорошо одетая женщина, представившаяся Флоранс Дюкле. Она спросила, кто я такая и как мне живется. Она сразу меня раскусила, поняла, что я неопытна и невинна, но при этом тщеславна. Надо ли говорить, что тогда я была еще и очень хорошенькой? Мадам Дюкле без обиняков предложила мне сделку: я отдаюсь одному из клиентов ее заведения (она была помощницей хозяйки публичного дома и вербовала девушек), и он платит сто франков, из коих семьдесят достаются мне. «Разве лучше потерять невинность в объятиях какого-нибудь мужлана? А кто еще на тебя посмотрит — ведь ты всего лишь фабричная работница!» — сказала мне она. Таким образом я узнала, сколько стоит то сокровище, коим изначально обладают все дочери Евы. Знай, Мари, когда ты впервые будешь спать с мужчиной, имеешь право потребовать с него сто франков. И постарайся ни с кем не делиться! — И тут же с усмешкой прибавила: — Прости. Иногда срываются такие шутки…

Мадам Дюкле дала мне адрес, и я туда пришла. Конечно, я ужасно трусила и была готова убежать в любой момент. Но мадам Дюкле очень подробно объяснила, как все будет происходить, и прибавила, что господин, с которым мне предстоит иметь дело, очень представителен, красив и богат. Она не солгала. Когда все свершилось и он убедился в том, что его не обманули, то дал мне сто франков. Семьдесят я оставила себе, а тридцать передала мадам Дюкле. Меня поразило, что такую сумму можно заработать, фактически… ничего не делая. Единственное, что меня удручало: для этого мужчины я была не человеком, а вещью, я очень хорошо это почувствовала. Но очень скоро это ощущение улетучилось — я с головой окунулась в атмосферу публичного дома. Это был богатый дом, разукрашенный, точно театральная сцена, полный вульгарной роскоши, мнимого величия, праздности и опасного соблазна. И мне предложили остаться в нем.