Пленница Белого замка - [54]

На этом и остановились. Но садиться верхом я отказалась категорически, и хозяин замка сам подобрал для носилок подходящих животных.

Так и выступили — впереди ехал сэр Норген с двумя рыцарями, за ними — я. А следом, чуть поодаль, растянулся обоз. Конные воины окружили телеги с хозяйским скарбом и свысока посматривали на слуг, правящих повозками. Иногда до меня доносились их голоса. Я не вслушивалась. Ветерок шевелил тонкие занавески и шелк вуали, солнце спряталась в облаках, так что погода стояла как раз для путешествия. Носилки мерно покачивались, убаюкивая, и только Голод, жалящий изнутри, мешал заснуть. С ним надо было что-то делать, я не вынесу эту пустоту и боль. Сорвусь. И возвращение отложиться неопределенный срок. А Замок и так оставался без меня очень долго.

Будь моя воля, я и на обед бы не останавливалась. Но в полдень Норген велел разбить лагерь.

— Вас утомила дорога, леди Улла?

— Нет, сэр. Мысль о том, что каждый шаг приближает меня к цели, придает сил. Я согласна пешком идти, не останавливаясь ни днем, ни ночью.

— Обещаю — вы вернетесь домой.

* * *

Норген и вправду делал все для того, чтобы сдержать слово. В другое время я, может, и оценила бы его усилия, но не теперь: Голод становился сильнее. Я и радовалась ему, единственному связующему звену с Замком, и опасалась. Еще немного, и силы, что поддерживать тщательно созданную иллюзию, иссякнут. И тогда рыцарь, столь трепетно оберегающий меня, долгом своим посчитает избавить мир от чудовища. Убить не убьет, но Замок не может ждать еще сто пятьдесят лет!

Наверное, стоит рискнуть. Шатер не охраняют особо, он и так в центре лагеря. Если поднять заднюю стенку, можно легко выбраться наружу. А тем немногим, кто встретиться на пути, отвести глаза. Один увидит летучую мышь, другой — большую ночную бабочку. Третий услышит, как шуршит в траве полевка.

Сил потребовалось немного. Новолуние и облака, спрятавшие звезды помогли незаметно выбраться за пределы лагеря. Времени у меня оставалось до рассвета.

Найти в горах добычу оказалось нелегко. Я согласилась бы даже на ожившего мертвеца, не то, что человека. Вокруг — никого. Только ухает вдалеке сова, да суетятся летучие мыши. И ветер. Выдувает из нагретых за день скал тепло, развевает потоки высоко-высоко над землей.

Закрываю глаза. Забыть про все на свете. Стать камнем. Превратится в мягкую волну, что поднимется вверх и смешаться с ветром. Услышать. Почуять. Увидеть.

Вон там ночует, свившись в упругий клубок, полоз. А в чахлых кустах прячется вход в лисью нору. Где-то сова закогтила мышь, и ужас зверка, смешанный с запахом крови, чуть не свел меня с ума.

Люди! Там, откуда примчался ветер, разбили бивак люди. Я чуяла запах немытых тел — горные ручьи холодны для купания, а дров, чтобы согреть воду, нет. Слышала аромат пшеничной похлебки и пряных трав, которыми они старались улучшить вкус варева. А кислое пиво воняло так, что голова закружилась.

Увы, стоянка далеко. В тяжелых юбках, стесняющих движения, до рассвета не обернутся. Значит, долой одежду! Холод заставил поежиться, но бег разогнал кровь по жилам, и я вдруг почувствовала себя живой. Не будь Голода, я бы легко добежала до Замка. А так путь закончился возле потрепанного фургона. Какой судьбой занесло в этот пустынный край скоморохов? Хотя не все ли равно. Удача явно на моей стороне.

Люди спали у костра, завернувшись в тряпье. Огонь поддерживал молоденький парнишка. Он отчаянно хотел спать и гнал дрему всеми способами: ворошил угли, ходил кругами, напевая бодрую мелодию…

Но меня не заметил. Последнее, что увидел в жизни — высоко взметнувшиеся языки огня.

Стальной нож вспарывает шею лучше деревянного сучка. Соленая кровь наполнила рот, согрела желудок и окружила бесприютной тоской. Мальчишка боялся умирать, и этот страх затмил все: сиротское детство, голод, надругательства. И — веселый смех детей на представлении. Единственное время, когда он был по-настоящему счастлив.

Ближе остальных у костра спят, завернувшись в одно одеяло, мужчина и женщина. Переплели ноги и руки так, что не прикоснешься к одному, не разбудив второго. Оставить парочку напоследок? Там, дальше, еще люди.

Ребенок. Их эмоции яркие, но нет того страха, что лучше всего утоляет голод. Даже умирающим детям неведом ужас. Вот и теперь. В распахнувшихся глазах плещутся остатки сна, а чувства похожи на цветочный мед. Десерт, а не еда.

Эмоции старика куда глубже. Он сам забыл уже, как любил, как страдал, схоронив жену. Так, что руки готов был на себя наложить. Но эти чувства жили глубоко внутри, прикрытые усталостью от жизни, словно горячие угли — пеплом. Настолько сильные, что я долго не могла вздохнуть, корчась рядом с трупом.

Те двое обнимались и после смерти. Я перерезала им горло одновременно. И выпила женщину — их эмоции всегда сильнее.

Потом долго лежала на холодной земле, приходя в себя. Всю эту боль придется перенести еще раз, когда Замок потребует свою долю. Жаль, это будет не скоро. А пока Голод притих, лишь изредка ворочаясь в глубине живота.

Уходя, я оглядела лагерь.

Люди сломанными куклами валялись на земле. Кровь уже застывала багровым киселем. Да и сама я с ног до головы перемазана в ней. Где-то недалеко вроде ручей звенел?