Плен - [10]

Ее уже не бьет током от его прикосновения, как било в первый раз. Сейчас это просто мерная лихорадка, субфибрилка, включившаяся, как только она увидела его в зале аэропорта, издалека. И его рука на ее плече или спине — ну что рука, ну еще одна волна жара.

Все было не то, что тогда, тогда было страшно, пару месяцев спустя после 11 сентября, упоение и холодок бежит за ворот постоянной опасности. А потом он. Как это было?

А теперь она просто уныло убеждается, что в нем сконцентрировалась ее жизнь. И делай что хочешь. Она так рвалась в эту командировку, так изнывала — ну что, все то же? Или вдруг — отпустило? Прошло несколько лет, и наконец подвернулся идиотский повод: в кабульских школах ввели новый предмет — о вреде наркотиков. Она приехала («Надь, ты уверена, что это повод? Ты уверена, что там есть что снимать?»). Снимать нечего. С ней все то же — полная потеря личности, мерное сумасшествие, от которого она умрет.

Он трогает ее за рукав. Мальчики ушли, перерыв, после начнутся занятия девочек, можно идти разговаривать с учителями. Он трогает ее за рукав, и жар снова заливает ей глаза и живот.

* * *

Ольга ворвалась в квартиру как ураган и кинулась целоваться.

— Бабушка просила передать извинения, она тебя не поздравила вчера!

Надя подавилась саркастической шпилькой и спросила только: кофе будешь?

— Я, если честно, есть хочу!

— Нечего есть. Только картошка и кофе.

Картошка есть — это сильно сказано. Были три серенькие картофелины, Оля смела их мгновенно, полезла в холодильник и захлопала глазами, высунувшись из-за дверцы:

— Как — вообще больше нет еды?

— Отстань от меня со своей едой, — беззлобно огрызнулась Надя. — Я худею.

И тогда Оля стала рассказывать про свою любовь. Идиотка она была вдохновенная.

В общем, они предназначены друг другу судьбой, это аксиома. Ну если нужны кому-то доказательства, то пожалуйста: за день — буквально! — до встречи с ним она купила книжечку про свое имя, бывают такие маленькие брошюрки — ну про разные имена, и вот она купила «Ольгу», и там на первой же — буквально! — странице написано, что самая идеальная пара для Ольги — Руслан. Встретить его в наших широтах, сама понимаешь, не так легко — где взять Руслана в Москве? И вот на следующий день она буквально поймала машину, а за рулем… — тут Надя случайно отвлеклась на таксу за окном и пропустила большой пассаж — описание внешности и первый диалог.

Короче, он был Руслан.

На салфетке лежали свежепожаренные зерна. Море, магнолии, жара, Батуми. Надя неторопливо, преувеличенно неторопливо, как в замедленной съемке, крутила ручку старой кофемолки. Две ложки кофе, смолотого в бархатную пудру, две — сахара, очень хорошая вода. Больше ничего. Любые добавки просто скрывают неумение варить кофе.

Короче, тут нет сомнений, и только дома скандал, дикие люди, у них расовые предрассудки. Вчера, когда она им сказала, такое началось! Мать с валокардином, орет, бабка набычилась и молчит, но она, конечно, тоже против, короче, Надя, вся надежда буквально на тебя. Ты знаешь, что они мне вчера говорили? Что все чеченцы — поголовно буквально — наркоманы! Что их еще прям с детства учат: героин, опий, марихуана, гашиш!..

Дальше Надя уже не слышит.

* * *

— Героин, опий, марихуана, гашиш. Мы рассказываем детям о вреде наркотиков, приводим примеры. Школьники уже сейчас должны знать, к чему может привести их употребление, — преподаватель сносно говорит по-английски.

— Вы думаете, что действительно их убережете?

Учитель смотрит на нее не мигая.

— Что мне вам ответить?

— Что бы он сейчас ни ответил, статья будет роскошная, — сладко говорит Хамид. — «Да! Мы спасем наших детей!» — сказал мне этот наивный и прекрасный в своей наивности человек. «Нет. Мы никого уже ни от чего не убережем!» — сказал мне этот молодой афганец, удивительный в своей ранней мудрости.

Прежде чем почувствовать боль от этого предательского укуса, она успевает опешить: он начинает фразу с whatever, он говорит гладко, без единой ошибки, без этой дурноватой придури!

Она с детства боялась клоунов. Они невыносимо говорили — раскатываясь на «р-р-р» и уродливо кривляясь. Отвращение ее граничило с ужасной тоской. Когда она впервые услышала речь Хамида, ей чуть плохо не стало — «Кабаре», мастер церемоний, Джоэл Грей, бриолин, все то же аккуратное гаерское юродство.

Тогда она еще спрашивала его:

— Ты ж Гарвард закончил, как ты можешь так говорить по-английски!

— Форгот! — улыбался он. — Абсолютли.

Таджикско-еврейский мальчик, верный воин альянса. Ее переводчик, забывший язык, переметнувшийся на сторону своей страны. Ох, что она говорит? Как это было? Когда ввели войска, и его, маленького совсем, одиннадцатилетнего, увозили из Кабула — его, родителей, братьев и бабушку-еврейку, проклинавшую тот день, когда она вышла замуж за таджика, тот день, когда родила дочь, тот день, когда дочь вышла замуж за афганца, тот день, тоддень, тоддень, тоддень. Она так и слышит стук копыт, то есть колес — то есть на самом деле в этой машине просто стучит кардан. У нее слипаются глаза, и она видит как наяву — у него слипаются глаза, он сворачивается клубочком где-то в углу, в кузове грузовика, который везет его в политическое убежище. И засыпает.