Племенной скот - [28]

На работе то и дело накатывали воспоминания о ночи: то слышался приглушенный стон; то вплетался в привычные запахи кабинета аромат Алениного тела, резкий и пряный, необычный и естественный; то прикосновение оживало на кончиках пальцев… И тогда Андрей вздрагивал, а однажды, диктуя секретарю текст делового письма и задумавшись, даже втянул воздух сквозь сжатые зубы. Секретарь вздрогнула и вопросительно посмотрела на него поверх очков.

– Нет, ничего, – сказал Андрей, смущаясь, – ногу отсидел.

Ни разу за день он не позвонил Ларисе, мысленно оправдывая себя тем, что занят, а на самом же деле держа перед глазами волнующий Аленин образ, который застил все: и президента, и министров, и все «нужно», «нельзя» и «обязан».

Близился вечер. Осталась последняя рабочая встреча, и Андрей ждал, когда компьютер передаст президентское одобрение на очередной проект. Блестящие башни небоскребов за окном отражали свет заходящего солнца, город казался мягким и нежным, словно скульптура из оплывающего песка. Парили в небе два рекламных орнитоптера: Андрей не уставал поражаться, как естественно, объемно и весомо стали выглядеть в последнее время голограммы. Орнитоптеры манили за собой. Их хищные, заостренные головы будили представление о чем-то опасном и по-настоящему мужском. Андрей подумал, что хорошо было бы прыгнуть сейчас из кабинета, с тридцать пятого этажа, помчаться вперед, прямо сквозь небоскребы, протыкая клювом их песчаные тела, и лететь не оглядываясь, чтобы посмотреть, как они превращаются в мягкие, покрывающие весь город волнистым ковром высокие дюны.

Когда же ему и в самом деле удалось вырваться на простор, башни уже были темны и казались угрожающе-плотскими. Тихонько пискнул навигатор, передавая пароль самолетам ВВС, мелькнула под крылом огненная лента железной дороги, затем – беспорядочные блуждающие огни Химок, и темный лес потянулся на километры вперед, щетинясь верхушками елей, словно грозил расцарапать птичье брюхо.

То ли полет так раздразнил Андрея своей скоростью и кажущейся свободой, то ли и вправду эта молоденькая, пахнущая потом и луговыми травами девчонка подчинила его до такой степени, но в ту ночь он сказал: «Полетели со мной». Предложил и тут же ужаснулся: подумать было страшно о том, чтобы перевезти ее в Москву, развестись с женой, стать героем скандальных хроник, уродцем из Кунсткамеры, мужем дикой обезьянки, мужчиной-Джейн для женщины-Тарзана.

Он снова вернулся домой под утро и на этот раз не пошел в спальню: бросился на диван, сняв только ботинки, и тут же уснул, не замечая, как больно впивается в щеку жесткий подлокотник. Правда, потом ему пришлось прокрасться в спальню за свежей рубашкой и костюмом, но жена не проснулась – так тихо и осторожно он ступал.

Лариса спала по обыкновению голой, на животе, перекинув ногу через скатанное валиком одеяло в синем пододеяльнике. Она была такой тонкой и длинной, что казалась белым барашком на гребне волны, облачком на горизонте. Она, с изящной линией талии, с длинными и тонкими пальцами, с алебастровой кожей, под которой видны были голубоватые жилки, казалась почти бесплотной, преходящей, тогда как все в Алене было земным, реальным и прочным. Алена была низенькой, крепкой, округлой и плотной, как наливное яблочко. В Алениной стройности не было ничего утонченного и изысканного.

Днем Андрея вызвал к себе министр. В его кабинете был накрыт обед на двоих; как только Андрей вошел, министр сделал приглашающий жест рукой и спросил:

– Совместим приятное с полезным?

Министр был пожилым человеком с мягкими чертами лица и благородной сединой редеющих волос. С первого взгляда он всегда казался этаким добрым, но строгим отцом – и любил выглядеть таковым. С подчиненными, особенно младшими, он разговаривал нравоучительно, но мягко, получая удовольствие от вмешательства в их жизни, перебирал каждую деталь, выяснял каждую мелочь.

– Итак, Андрей Дмитриевич… – начал министр, отправив в рот первую ложку душистого супа, – как поживаете?

– Хорошо. Отменный суп, – поддержал разговор Андрей, последовавший примеру министра.

– И что же происходит в жизни?

– Да ничего особенного…

– Так ли уж? – Министр прищурился, улыбаясь. – А с чего тогда рассеянность? Эти странные улыбки, которыми вы зазывали нашего дорогого Василь Васильича. Он уже интересовался. Говорил: «Я, конечно, президент, но так со мной заигрывать, пожалуй, не стоит…»

Министр засмеялся, а Андрей, похолодев, замер. Он даже и представить не мог, что улыбался президенту на заседании. Он вообще не помнил, что обсуждалось и за каким чертом он сам должен был там присутствовать.

– Так что? – Министр съел еще ложку супа. Сейчас, за обеденным столом, между дымками, поднимающимися от горячих ароматных блюд, он казался Андрею удивительно домашним, словно и впрямь был отцом или дядюшкой.

– Лариса хочет ребенка, – начал он. А потом, постепенно, взял и рассказал все, совершенно все, вплоть до своего желания забрать Алену в Москву. Министр слушал, улыбаясь и подбадривая, а потом сложил под подбородком ухоженные руки, и Андрей неприятно удивился красному оттенку их кожи.