Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016 - [7]

Славный корабль, омулёвую бочку свою

Сладить решил, дабы, как в песне великой,

Священный Байкал переплыть без вёсел, руля и ветрил

Свет Николай Федорович Лупынин из посёлка Култук,

Вот он нашёл из-под кабеля деревянных бобин,

Ведь не пропадать же добру на мусорной свалке,

И сконструировал чудо-плавсредство своё

Искренне веря, что молодцу плыть недалечко.

Или вот, как внимателен поэт в стихотворении «Марья Ивановна Боспорская» к самым обыденным, ординарным, сиюминутным проявлениям жизни, которые в финале ввергают нас в бесконечность покаяния:

В столовке керченской из советских времён

Столпились мы в очереди – пообедать,

Тут протискивается ко мне старушечка,

Тутошняя, видать, сухонькая такая, с добрым лицом:

«Сынок, – говорит, – смотри, вот я хлеб жую», – и показывает

Кусок серого свежего хлеба,

Краешек от него отрывает беззубым ртом,

Вкусно так причмокивает и приговаривает:

– Обязательно возьми, сынок, этого хлеба, попробуй,

Я такой на заводе своём в столовой двадцать лет ела,

Ох, я его ела, вкусный, пахучий, я ела,

Да с наганом я там при входе сидела…

Стихи эти предельно заземлены, мастерски наглядны, и вдруг в последней строфе следует обращение к биографии героини, служившей когда-то давно в органах НКВД. Именно это поднимает их так высоко, так многозначительно над горизонтом бытия. Только одной строкой. Вот это и есть зрелость и мастерство поэта, умение нелже-эффектное, а истинное, опирающееся на эстетический кодекс. А эстетика – это и есть позиция поэта. Амарсана Улзытуев создал для себя свою собственную, особую поэтическую систему, по существу не имеющую аналогов ни в современной русской поэзии, ни в мировой. Это, вероятнее всего, будет раздражать критику, всегда по большей части инерционную, которой необходимо иметь перед глазами уже устоявшиеся, временем проверенные образцы. Но вот, что говорит Иоганн Вольфган Гете по записи Эккермана 9 февраля 1831 года:

«Будь я помоложе и позадиристее, я бы нарочно погрешил против общих технических причуд, пользуясь аллитерациями и неточными рифмами, сколько мне вздумается, зато я бы постарался высказать такое, что каждому бы захотелось это прочитать и выучить наизусть».

Вот и эту книгу хочется всю, до конца прочитать, и если Бог даст памяти, выучить наизусть. Воттакое, например, совершенно великолепное стихотворение:

Никогда не думал, что игра на скрипке – атлетическое занятие,

Николай Орлов, из Сергиева Посада

Был похож на Атланта, держащего небосвод рукою,

По-бычьи вздувая жилы, правя смычком, как Гелиосовой упряжкой.

Подбородок его упирался в подножие Килиманджаро,

Споря – величием и уязвимостью – с пятой Ахилла,

И вид его был манифестацией парадоксов Зенона –

Как высечь огонь блаженства из бесконечного…

И музыка его была «Летняя гроза» – священника из Венето,

Им – кто шед по мрамору – догнать Зенонову черепаху,

Кто-то бросал грошики или купюру в распахнутый зев

футляра… «Кто ты?» – гремели громы, слетались грозы у Мадагаскара…

Почему здесь Африка и малагасийское побережье?

Потому что это мой каприз, моё бесконечное,

Как эта вечность, как это presto мечтает в метро кишащем –

Каждому по блаженству, простому человеческому блаженству…

Если есть хотя бы отдаленный предшественнику этой поэзии, то это великий Уолт Уитмен… Однако у русского верлибра своя история. В XX веке это Блок, Кузмин, Винокуров, Бурич, Куприянов. И все-таки русская поэзия пошла другим путем, путем рифмованным и ритмическим, именно ритмическим, а не метрическим. По свидетельству Семена Липкина, Мандельштам после поэтического вечера Георгия Шенгели, сказал: «Каким бы замечательным поэтом мог бы стать Георгий Аркадьевич, если бы он понимал, что не метр решает дело, а ритм». О том же говорил и Маяковский в своей известной статье «Как делать стихи». Верлибром написаны и поздние стихи Геннадия Айги, принесшие ему европейскую известность. Французский славист Франсуа Робель объявил Айги лучшим современным русским поэтом. Но это говориттолькоотом, что Робель плохо знает русскую поэзию. Стихи Айги – невнятный примитив, способный восхитить только снобов-дилетантов и людей, промышляющих литературным диссидентством и не имеющих никакого отношения к поэзии. Совсем другое дело верлибры Вячеслава Курпиянова:

Вообще говоря, мысль – это не шутка,

хотя в любой шутке – уже проблески мысли,

и она не на шутку смущает любую мысль…

…Вообще говоря, мысль – это подарок,

которым должно с другими поделиться,

так было задумано на заре человека,

и мысль человека никак не может

настаивать на закате…

Но конечно, лучшие русские верлибры – это те, что открывают «Сети» Михаила Кузмина:

Моряки старинных фамилий

влюбленные в далекие горизонты,

пьющие вино в темных портах,

обнимая веселых иностранок,

франты тридцатых годов,

подражающие д'Орсэ и Брюммелю,

внося в позу денди

всю наивность молодой расы,

важные со звездами генералы,

бывшие милыми повесами когда-то

сохраняющие веселые рассказы

за ромом

Всегда одни и те же…

Вот эту линию русского верлибра и продолжает Амарсана Улзытуев. Следует особо отметить, что его свободный стих естествен, гибок, и главное, наполнен многозначной, подчас философической содержательностью. Вообще, говоря об этой книге, прежде всего, следует отметить ее обширную содержательность. Не содержание – оно иногда бывает случайно и необязательно. Но содержательность, это нечто другое – эта вся жизнь человечества, его история, от самой глубокой древности до обжигающей злобы дня. И еще следует отметить высокую центонность этой поэзии. Случаются явные и скрытые цитаты – Пушкин, Блок, Хлебников – стихи Амарсаны пропитаны поэтической культурой. Как тут не вспомнить Анну Ахматову, которая сказала, что быть может, вся поэзия – это одна великолепная цитата. И как всякая высокая поэзия, эта поэзия автобиографична. И как же широка содержательность этой автобиографичности.