Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2016 - [11]

не назовет чужими именами –

закроет рот…

…ветшало время, истончалось, блекло –

сном уходило вдаль за поворот,

но та же осень отражалась в стеклах

из года в год.

«когда весенний придет туман…»

когда весенний придет туман

и в нем нас видно с тобой не станет

мы растворимся в густом тумане

как сахар – /ложечка на стакан/.

как заговорщики на чердак

взлетим по серым стальным ступеням,

послав все нафик, к едрене фене

мы перепутаемся в руках.

читая связанно по губам

мы мир отложим до воскресенья

и торопясь, будто не успеем

ко всем не встреченным поездам –

мы будем ластиться горячо

и нежно-нежно молчать на ушко,

и отдаваться весне послушно

надежно связанные лучом…

…как дежавю и программный сбой –

по крыше черная бродит кошка…

давай её назовем «Понарошку»

и на чердак пригласим с собой…

Покров

В утреннем тумане клочковатом

Выдох выдуваешь, как пузырь.

Неделимый осени остаток

Впитывает, кашляя, пустырь.

Воздух индевеет между бревен

В запустевшем парке у пруда.

После лета мир холщов, огромен –

Будто впору не был никогда.

Путаются мысли в подворотнях,

«снега, снега!» требует душа.

Переделать все задумал плотник,

в черно-белых роясь чертежах.

Только мать от осени излечит,

От ремня отцовского спасет –

Одеяло снежное под вечер

Городу под спинку подоткнет.

Слово вечность

в этом холоде живы в толпе среди спин

как в считалочке детской один плюс один

чайник ставим на кухне

все меняем печали рубли и жилье

зачерствевшее гладим под телек белье

от бессонницы или от скуки

жжем холодными пальцами ласково под

свитерами колючими

пальцы как лед

не сердись мой хороший

пусть быстрей закипает на кухне вода

и смертельно уставшие спят города

почесавшись от редких прохожих

здесь от кубиков битого колкого льда

холодеет сильнее мертвеет рука

лучше было б в перчатках

слово вечность писать запивая вином

но когда прочитаем выходит оно

непечатным

Время вдохновения

бесшумно секунды бьются в глухие стены квартиры

от боя секунд на стенах вздрагивают картины

она в этом ритме кружит /ей кажется балерина/

а он говорит «дорогая, котлеты недосолила»

она у окна застывает, последние па от танца –

стряхнув на паркет дубовый, ей все равно убираться

и тихо стоит, качаясь, подобие легкого транса

в ней строчка, живая строчка, уже начала прорезаться

а он ее не тревожит, детей отправляет к маме

котлеты свои приправляя кислым сливовым ткемали

и все замирает в этом покачивающемся молчанье

и, кажется, даже секунды биться потише стали

…и вот – отпускает.

…дом вновь наполняет время, секунды шаги чеканят

приходят от мамы дети и прыгают на диване

не учит уроки Леня, щебечет о чем-то Маня…

внутри у нее потихоньку след от строки заживает.

Сергей Ивкин Спички для Библии Гутенберга

Ивкин Сергей Валерьевич. Поэт, критик, художник. Родился в 1979 г. Член Союза писателей России. Дипломант Первого Санкт-Петербургского фестиваля им. И.А. Бродского. Шорт-листер Литературной премии им. П.П. Бажова. Один из составителей третьего тома Антологии Современной Уральской поэзии. Живёт и работает в Екатеринбурге.

Послесловие: Геннадий Каневский

«В маленькой комнате розовые вытертые обои…»

В маленькой комнате розовые вытертые обои.

Мы занимались любовью там по-собачьи.

Мы не любили, а занимались любовью.

Любят, мне представлялось, как-то иначе.

Просто хотелось любви. Я не знал, что такое.

Я никогда не стоял под балконом с букетом.

Мне представлялось: однажды встречаются двое

и начинается самое долгое лето.

Вечные осень-зима, по весне – обостренье.

Не прикасаешься, а откровенно кусаешь.

Нужно всего-то от счастья упасть на колени,

а не высчитывать возраст, типаж и дизайн.

Эти стихи перепостят, и всё теперь можно

в них написать, как соседу углём на заборе:

вся моя жизнь представляется выспренной ложью,

только стихи отзываются радостной болью.

Шорохи, скрипы, расшатанной этажерки

скорбный скелет в каноническом лунном сиянье.

В маленькой комнате запах раскроется женский

и отрешённую память закрутит инь-янем.

«– А ты долго был с Шер?.. »

– А ты долго был с Шер?

– Я не знаю никого с таким именем, кроме певицы.

– Я не о женщине. Шер – это

личная неприкасаемая сущность

четвёртого порядка,

отвечающая за ментальные перестановки.

– Я сейчас перекрещусь, и ты исчезнешь.

– Ничего смешного.

– А я ничего смешного и не сказал.

Любая нечисть из моего дома выметена.

– Шер скорее чисть. Чистящая.

Та, которая забирает себе чужую боль.

Правда, вместе с болью она высасывает и радость.

Ты можешь испытывать вспышки счастья,

но протягивать их разноцветными нитями

через многие дни и недели ты не способен.

Связующая радость испита.

– А что происходит, когда Шер больше нет?

– Живёшь. Просто живёшь. Веришь, что живёшь.

«День начался с того, что в доме кончились спички…»

День начался с того, что в доме кончились спички.

Все шесть зажигалок поочерёдно вынесли курящие друзья.

Холодное молоко с ароматными льдинками

и деревянные мюсли.

Новая дублёнка, подаренный шарф,

ботинки с протектором.

Очень долго я боялся любить себя.

Считал, что так будет закрыта единственная валентность.

Останусь внутри зеркальной бутылки Клейна.

Именно там и оказался:

вечный брат, защитник, душа, жилетка,

любовник-заместитель…

Готовый взять с улицы первую встречную

девочку со спичками:

– Живи, только будь рядом,