Плавучая станица - [99]

— Правда?

— Честное слово. Разговаривал со мной недавно и сказал: «Я сегодня встретил вашу невесту».

Он засмеялся, но потом вдруг стал серьезным и сказал тихо:

— Грунечка, а ты бы согласилась быть моей женой?

Груня, освободив руку, помолчала, разглядывая тронутый желтизной яблоневый листок.

— Ты мне нравишься, Вася, — сказала она. — Но знаешь что? Давай подождем немного.

— Зачем же нам ждать?

— Пройдет время, мы лучше узнаем друг друга.

— А разве мы сейчас не знаем?

— Знаем, конечно, но все-таки… Объясняй потом, что не сошлись характерами… Я этого не хочу.

— Я тоже не хочу.

— Вот видишь, — обрадовалась Груня, — значит, нам надо подождать…

— Долго ли? — усмехнулся Василий.

Груня, краснея, легонько ударила его по руке:

— Ну, хотя бы… до зимы…

Он проводил ее домой, а когда они простились, Груня остановилась у калитки, подождала, пока Василий свернул в переулок, и пошла на остров, откуда доносилась протяжная песня девчат. По голосам Груня узнала Иру и Асю, и ей захотелось посидеть с подругами.

Вечерело. По высохшему, заросшему бурьяном руслу речушки брели телята. В мелких, густо покрытых зеленой ряской лужицах копошились утки. За молодой вербовой рощей сверкали огоньки стоявшего у пристани парохода. Во дворах, у жарких, чисто выбеленных печей хлопотали женщины. Оттуда тянуло горьковатым дымком. А с острова, из-за высоких, неумолчно шелестящих тополей, плыла тихая девичья песня.

Все это с детства было знакомо Груне: и мерцающие на реке огоньки, и кряканье уток под бурым глинистым яром, и запах дымка на станичных улицах. Но сегодня она как будто впервые увидела погруженное в синие предвечерние тени надречье и, удивляясь этому, вдруг поняла, что в ней самой что-то изменилось, стало не таким, как было раньше.

На лесную поляну, туда, где сидели девушки, Груня подошла медленно, сунув руки в карманы старенького синего жакетика, усталая и счастливая.

— Девчата, пропажа нашлась! — взвизгнула Ира.

Сидевшие тесным полукругом девушки зашевелились.

— Садись, Грунечка! — заторопили они наперебой.

— Вот самое лучшее местечко, под тополем!

— Садись, рассказывай, как он тебя голубил!

Подобрав кружевные подолы праздничных юбок, девушки расселись, давая место Груне, и она, все так же устало и счастливо улыбаясь, прилегла на примятую, остро пахнущую траву, сняла тесные тапочки и в блаженстве вытянула ноги.

— Ну, рассказывай, Грунечка! — нетерпеливо затеребила ее Ира.

— Что рассказывать? — засмеялась Груня.

— Чего он тебе говорил?

— Кто?

Ира всплеснула руками:

— Поглядите на нее! Вроде она ничего не знает!

— Ай-ай, Груня, как не стыдно! — отозвался кто-то из девчат.

— Признавайся, чего у вас там было!

— Небось про свадьбу уже говорили?

«Откуда они знают?» — удивилась Груня. Она положила голову на колени молча улыбающейся Асе и сказала тихо:

— Говорили…

— Ой ты-ы-ы! — с восторженным удивлением вскрикнула Ира. — Когда же свадьба, Грунечка?

— Зимой, — отозвалась Груня.

Ира разочарованно махнула рукой:

— Тю на тебя! Чего ж дожидаться зимы! Самый бы раз осенью свадьбу играть: виноград поспеет, люди вина надавят, яблок будут целые горы, мед откачают…

Груня ничего не ответила, и девушки, поняв, что ей, должно быть, не хочется говорить, сразу притихли. Только Ася, ласково поглаживая Грунины волосы, обронила тихо:

— Это все равно, что осенью, что зимой, что летом… лишь бы жили хорошо и понимали один другого…

Прижавшись горячей щекой к плечу Груни, Ира заговорила с хитроватой усмешкой:

— А ты переменилась, Грунечка. То, бывало, днем и ночью со своим дурацким ружьем по лесам да по озерам бегала, а теперь, видать, твое ружье заржавело и тебе на него глядеть неохота. С чего бы это такая перемена, а, Грунечка?

«В самом деле, — подумала Груня, — Ира правду говорит. Какая-то я другая стала…»

— Еще, чего доброго, совсем тихоней сделаешься, — не умолкала Ира, — хотя бы на улицу по вечерам выходила, а то все дома и дома…

«Нет, правда, что ж такое случилось? — сжимая руку подруги, думала Груня. — Отчего у меня по-другому все получается? Ведь есть же все-таки причина…»

И мысли Груни, независимо от ее желания, снова и снова возвращались к Василию.

Она вспомнила все, что увлекло ее и заставило забросить ружье и веселые прогулки по займищу: появление прозрачных живых рыбьих личинок в старом амбаре; запах свежей сосны и ласковый блеск цветного стекла на только что построенном заводе; горящие глаза и крепкие руки Василия, когда он, держа острый скальпель, добывал волшебные белые крупинки, которые, умирая, вызывали появление множества новых жизней.

Да, это было то новое, веселое, живое, что пришло в станицу и привлекло Груню своей покоряюще-светлой силой. Конечно, оно, это новое, пришло бы и без Василия, как приходит теплая, многородящая весна, но то, что именно Василий повел Груню за собой и показал ей и другим, что и как надо делать, было особенно радостным…

— Ну, чего ж ты молчишь, Грунечка? — опять всплеснула руками Ира. — Признавайся, чего там у тебя случилось? Почему ты стала такая, вроде тебя подменили?

Между темными стволами деревьев багряно засветилась большая луна. Легким холодом потянуло от реки, терпко запахли тронутые росой чуть присохшие травы.