Плавающая Евразия - [88]

— Так он был убит?! — почему-то шепотом спросил Давлятов, побледнев.

Лютфи сделал паузу, будто колеблясь, и сказал:

— Да, отец ваш умер не собственной смертью. Вернее сказать: его подвели к этой черте, дерзко играя… Абду-Салимов с Байбутаевым появлялись возле вашего дома в самое неожиданное время — и утром, и в полночь, измеряли с глубокомысленным видом, подсчитывали, записывали — словом, желали смутить Ахмета Давлятова и вселить в него неуверенность.

— Да! Да! Это их испытанный метод, — скороговоркой проговорил Давлятов, хотя и не почувствовал ни злости, ни даже досады. — Они и вокруг меня так возились. А я не понимал до тех пор… пока меня не осенило в одну ночь, когда Байбутаев бесцеремонно вошел со своим пищащим аппаратом в мою спальню…

— Ну вот видите? — развел руками Лютфи. — Вы сами обо всем догадались… Словом, все подвели так, что отец ваш не выдержал, хотя и держался стоически, надломился. И согласился встретиться с Абду-Салимовым у себя дома, чтобы выслушать его условия… Объяснение между ними было долгое и, как теперь выяснилось, не совсем дружелюбное… Абду-Салимов вышел к поджидающему его Байбутаеву с усмешкой на губах, с саркастическим видом… А где-то через час отца вашего не стало… Вскрытие показало: обширный инфаркт! В ту ночь был небольшой толчок балла на четыре. И смерть его списали на игру стихии… И на этом успокоились.

— Так выманил Абду-Салимов у отца эти пятьдесят тысяч или не сумел? — возбужденно проговорил Давлятов и вскочил со стула.

Лютфи как-то странно взглянул на него и упавшим тоном сказал:

— Ну, какое это теперь имеет значение… когда дело закрыли? Одно ясно: Абду-Салимов подвел вашего отца к роковой черте. А как? И это осталось загадкой. И играющий преследователь и жертва унесли эту тайну, как говорится, на тот свет…

Давлятова что-то осенило, и он, испытующе глядя на Лютфи, спросил:

— Могу ли я настаивать, чтобы следствие продолжилось, даже ценой свободы Мелиса? Я хочу знать про отца… Это ужасная история. Хотя мы не были с отцом близки, но все же…

— Не советую, — прервал его Лютфи, — тогда раскроется многое и в жизни вашего отца. Например, то, как он обогащался. Многое не совсем — поверьте пристойное. Здесь и ваше доброе имя, и имя вашей бывшей подруги…

Давлятов сидел с таким видом, будто все это его нисколько не интересует, и действительно, в голове его проносилось разное, поэтому вопрос его показался Лютфи неожиданным:

— Сколько стоит по нынешним ценам моя бомба? Градосовет хочет собрать юристов для выработки закона о цене… Организован комитет. Делу дан широкий размах, — хмыкнул Давлятов.

— Если бы вы сами заранее заявили о находке под вашим домом, то треть стоимости была бы вашей, — рассудительно пояснил Лютфи.

— Сколько же это?

— Рублей двадцать… Сейчас их столько, этих бомб, что цена на них все падает…

— Двадцать? — удивленно переспросил Давлятов.

— Да. Но чтобы получить эти двадцать рублей, вы должны вступить в сговор с Байбутаевым, чтобы он изменил поданный ранее рапорт о находке… Тогда вы поделите с ним по десятке…

Кажется, более всего в этой истории смутила Давлятова цена бомбы десять рублей, и он шел обратно в свой бункер с такой досадой на душе, что не замечал никого вокруг. А зря, он многое заметил бы любопытное. К примеру, эту старуху, сидящую в оцепенении на скамейке в центральном сквере, крепко ухватившись за зонтик, с мыслью, что в момент толчка взлетит в воздух и плавно закружится, увлекаемая куполом зонтика… Как только причудливо не мечтается. Странно-причудливо, и это тоже черта шахградцев.

Давлятов вбежал во двор Нахангова с другой стороны улицы, ибо не желал встречаться с зеваками возле собственного дома. Если бы не этот обходный маневр, он бы удивился сегодня обилию машин и экскаваторов, увидел бы сосредоточенные лица тех, кто руководил безопасным извлечением бомбы. Ждали с минуты на минуту наряд милиции, чтобы оцепить дом. Решили было опрыскать дом снаружи каким-то раствором, а затем поднять весь дом и поставить его в стороне, обнажив опасную штуку. Все это по инструкции надо было сделать быстро, в течение одного часа… Один час — и нет в помине дома, стоящего уже триста лет.

Во дворе Давлятов чуть было не наскочил на игрушку-ракету, которую, пыхтя, толкал сын Нахангова — Батурбек. Мальчик закричал, махая руками, и Давлятов попятился вдоль стены, ожидая, что из всех окон высунется родня Батурбека, чтобы подхватить его крик.

И только в бункере, в своей комнате, он немного успокоился.

«Что это со мной? — подумал Давлятов. — Куда меня несет? Проскочил мимо дома — и снова в бункер!»

Ощущение неприкаянности и бездомности охватило его. Человек, по натуре склонный к одиночеству, Давлятов вдруг тоскливо подумал о том, что потерял все свои связи, которые еще поддерживали его, и это чувство локтя, поддержки особенно сильно было в тот день, когда Салих в нем предсказал землетрясение в Шахграде. И хотя теперь, когда выяснилось, что Салих в нем (или Давлятов в Салихе) доставляет одни лишь хлопоты и неприятности и Давлятов почти разоблачил в себе лжепророка и шарлатана Салиха, о чем он завтра публично заявит на Всеазиатской конференции атеистов, все равно что-то подтачивало душу и угнетало. Наверное, оттого, что он не попрощался со своим домом — через полчаса на его месте будет ровная площадка с химическим покрытием, создающим впечатление девственности, первобытности, будто место это тысячелетиями не было заселено.