Её руки, её губы, её глаза.
Он так, блядь, ненавидел его, потому что оно было грейнджерским. А значит — никогда — его. Он не имел права касаться. Он так хотел и так не имел грёбаного права. Вот Миллер — другое дело. Миллер мог бы трахать её до потери пульса. Или уже трахал. Недаром же она так носилась за ним.
А ему, Драко Малфою, нельзя. Это бесило. Он ненавидел это. И был этим всю свою жизнь.
Он был долбаной крайностью.
Никогда не отказывая себе ни в чем, он отказывал сейчас лишь потому, что эта слабость идет против принципа всей его жизни. Его и отца. Но почему тогда ему это так нужно?
Нужна она. Нужен её рот. Прямо сейчас.
Распахнутый, открытый перед ним, влажный и тугой. Он врывался бы в него языком. Глубоко, сильно, быстро. Её рот, который стал вдруг идеей фикс. Грязной, бесконечно горячей и запретной.
Грейнджер. Грейнджер. Грейнджер.
Драко вновь ощущал жар. Не от воды. Вода грела его лишь снаружи, а огонь пылал внутри. В крови, в голове, в каждой нервной клетке.
В паху, тяжело пульсирующему.
Глухой стон полного разочарования в себе сорвался с губ, отражаясь от каменных стен душевой. Рука, по которой всё ещё стекали капли крови, потянулась к члену. У него стоял. Чёрт.
Он зажмурился, выдыхая ставший вдруг горьким воздух из лёгких, и замер с рукой на члене, не шевелясь.
Представь Пэнси. Прямо сейчас, представь, как она стоит перед тобой на коленях, делая привычный её губам минет.
Пальцы шевельнулись, проводя по горячей коже, и стоило ему ощутить это движение, как образ Пэнси вынесло из головы волной отчаянного желания.
Потому что это была Грейнджер. С её крошечным и ядовитым ртом.
Нет, нет. Не думай о ней. Не думай. Но, кажется.
Поздно.
Рука пришла в движение, сжимаясь у самого основания члена, проводя по всей длине горячей, пульсирующей кровью плоти, разнося по телу горячие волны постыдного удовольствия, болезненных мурашек, собирающихся в затылке, в пояснице, в ступнях. Вызывающих желание двигать бёдрами навстречу неплотно сжатому кулаку, а мозг уже рисовал картинки, от которых Малфой плотнее закрывал глаза, желая не только видеть, но и ощущать.
Закрой сильнее. Чувствуй. Это не твоя рука, не твоя.
Сердце колотится как ненормальное.
Она. Стоит за его спиной. Вода стекает по её лицу и волосам, которые тяжелеют, распрямляются. Скользкими змейками ложатся на острые плечи и выступающие ключицы, и, блин, как же он хочет её угловатые руки. Её целиком, немного нескладную… но такую… Что просто крышу срывает.
А она протягивает руку, проводит по его спине ладонями, пропуская сквозь пальцы ручейки горячей воды. Прижимается к его лопаткам своей маленькой грудью, скользя ладонями вниз, к его животу, который тут же напрягается. И снова низкий стон срывается с губ, приглушённый стиснутыми зубами.
— Ч-чёрт.
Малфой начинает быстрее двигать рукой. Воображение рисует тонкие пальчики, мокрые от воды, которые гладят его бёдра, а затем поднимаются к члену и обхватывают, сжимая. Сильнее и увереннее с каждым лихорадочным движением вверх-вниз.
Да-а, Господи.
Горячие губы скользят по его спине, кусая, вылизывая каждый позвонок. Он зажмурился, ощущая, как дрожит всем телом. Он пытался. Но не мог ощутить этого, ощущая лишь её руку.
Слишком не такую.
Слишком грубую.
Слишком. Все было слишком. Так блядски слишком. Мерлин, помоги.
Он дрочил в душе как малолетка, судорожно сглатывая слюну, что не хотела течь по сухой гортани. Ловил губами влажный воздух, сжимая его зубами. Дышал как херов утопленник, жмуря глаза. Это была она. На коленях. Перед ним.
Или нет.
Прижатая к стенке. И он — внутри. Влажно, туго, растягивал, входил, врезался. Слышал шлепки их тел, её крики. Нет. Не такие, как у Паркинсон. Нежные. От которых мурашки по спине и заряд по позвоночнику. Такие, как тот стон… в темноте коридора. Когда он чуть не проклял себя за то, что выпустил язык изо рта, целуя её в ответ.
Этот стон отдался в его ушах, вызывая судорожные фрикции. Драко вколачивался в свою ладонь, пачкая светлую кожу кровью. Стискивая в кулак свободную руку едва ли не до треска кожи, прижимая её к губам, чтобы заглушить…
Ещё. Ещё, сжимает сильнее, принимает глубже, открывает рот шире.
Мерлин. Сколько её было в нем. Сколько. Её. Было.
Выйди из меня.
Пожалуйставыйдияпрошутебяпожалуйста.
Драко впился зубами в костяшки, с глухим рычанием кончая, захлебываясь дыханием, вздрагивая, снова, снова, продолжая двигать рукой. Грейнджер. Грейнджер. Грейнджер.
Ему казалось, что он падает. И он падает. Стоит на коленях; вода льется на спину, а он продолжает резкие движения.
Он вздрогнул в последний раз, выдыхая. Застыл, чувствуя, как на мгновение расслабляются мышцы шеи и плеч. И как прекрасно-пусто на одно мгновение становится в голове. Но вдруг понимает, что её лицо все еще смотрит на него, снизу. Она улыбается, облизывая губы. А он проводит по ним пальцами.
Такая нужная. Такая правильная.
Его.
А потом он открывает глаза. Её нет. Конечно, её нет. И никогда не будет.
Злость наполняет тело. Спасительная. Он был рад ей.
Драко медленно поднимается. Выключает душ, выходит из кабинки.
Садится на ближайшую скамейку и опускает голову, зарываясь руками в волосы, чувствуя, как с голого тела на каменный пол падают остывающие капли воды. Впервые в своей жизни ему захотелось, чтобы его голова была слепа.
