Планета призраков - [2]

Так вот, все три корабля и не каравеллы вовсе, и назывались совершенно по-другому…

В записях Колумба ни разу не встречается имя «Санта-Мария» поскольку корабль этот был известен под другим именем, «Ла Гальега» («Галисийка», то есть жительница испанской провинции Галисия). «Нинья» официально именовалась «Санта-Клара», а «Нинья» – не более чем прозвище (по-русски – детка или крошка). Хотя вполне возможно, что прозвище произошло от фамилии предыдущего хозяина Хуана Ниньо. Подлинное название «Пинты» установить уже невозможно. «Пинта» – опять-таки прозвище, возникшее то ли от испанского слова «кружка», то ли от фамилии прежнего владельца Пинто.

И, наконец, все три корабля – не каравеллы, а каракки. Объясняя предельно просто, каравелла имела один тип крепления обшивки, а каракка – совершенно другой.

Кто-то решит, что это буквоедство. Ну, не знаю. В конце концов, есть некоторая разница между эсминцем и крейсером, хотя оба они железные и плавают…

Еще о знаменитых фамилиях – в данном случае об «изобретателе гильотины» докторе Гильотене. Во-первых, он был не простым «доктором», а профессором анатомии парижского факультета медицины, а во-вторых, к изобретению знаменитого «механического обезглавливателя» не имеет никакого отношения. Эту жуткую штуку придумал доктор, секретарь хирургической академии Антуан Луи, и какое-то время она звалась по его фамилии – «луизетта». Но имя настоящего изобретателя очень быстро забылось. Дело в том, что Жозеф Гильотен с приходом революции со всем пылом ученой души кинулся в политику. И представил Учредительному собранию свой проект закона о смертной казни. Одна из статей как раз и предусматривала, что гуманности ради приговоренного следует обезглавливать не тупым топором, как сплошь и рядом случалось (порой революционные французы еще и пилой голову казнимому отпиливали), а «посредством специальной машины».

Проект этот наделал много шума, о нем толковали повсюду – и все его статьи со временем вошли в уголовный кодекс. Сам Гильотен к тому времени, нахлебавшись политики досыта, от нее отошел (подобный здравый смысл способен проявить не всякий) и вновь занялся своими делами на кафедре анатомии. Тут и Луи подоспел со своей машинерией, но широкой публике он был мало известен, а Гильотен, наоборот, прошумел– вот и связали с его именем смертоносную машину (которая добросовестно отсекала головы во Франции аж до 10 сентября 1977 года).

Подобных примеров множество. Сплошь и рядом мы имеем дело с мифом, выдумкой, ошибкой, легендой, столь прочно приклеившимися к реальности, что отдирать пришлось бы по-живому. Кто-то может спросить: а какая, собственно, разница? Имеет ли смысл копаться в таких мелочах? Не все ли равно, как именовались корабли Колумба, и стоит ли кропотливо выяснять, кто именно придумал гильотину?

Да, пожалуй, далеко не все равно. Потому что сплошь и рядом речь идет уже не о безобидных деталях. Частенько миф – как правило, черный – накрепко связывается с именем исторического деятеля – царя или короля, приписывая ему не совершенные им злодеяния, превращая его в чудовище. Вот уже добрых шестьсот лет бьются английские энтузиасты, чтобы снять с короля Ричарда III обвинение в злодейском убийстве племянников. Косвенных доказательств столько, что никаких сомнений не остается: король Ричард, пусть и не агнец Божий, но все же неповинен в убийстве безвинных детишек. Но вот поди ж ты, английские школьные учебники до сих пор вдалбливают: убил племянников, супостат, извел, ирод!

Упражнений одного-единственного человека, ученого нашего историографа Карамзина хватило, чтобы превратить Ивана Грозного в совершеннейшее чудовище, не имеющее ничего общего с реальным человеком. По неведомым причинам Карамзин питал к Иоанну свет Васильевичу прямо-таки патологическую ненависть, а потому вместо точного следования историческим событиям накропал ужастик, используя в качестве основы все те помои, что вылили на царя Ивана его враги или импортные памфлетисты, творившие за пределами Московии… Как ни пытался реабилитировать Грозного от облыжных обвинений поляк Казимир Валишевский, авторитет Карамзина оказался слишком велик.

Особенно буйным цветом расцветает историческое мифотворчество, когда речь идет о войнах. Победившая сторона сплошь и рядом нуждается в солиднейшем мифологическом обосновании, чтобы предстать перед всем миром в белоснежных рыцарских доспехах. Взять хотя бы Гражданскую войну в США, якобы представлявшую собой беззаветную борьбу противников рабства с монстрами-рабовладельцами (и, между прочим, унесшую полмиллиона жизней). Рабство на Юге США и впрямь существовало – вот только при ближайшем рассмотрении очень быстро выясняется, что мотивы у северян были далеко не такие благородные, какими казались со стороны…

(А впрочем, об этой войне, как и об Иване Грозном, будет отдельная книга.)

Скептик, считающий, что и этот пример от нас бесконечно далек, вновь ошибется. Потому что «закон исторического мифотворчества» с приходом двадцатого века расцвел вовсе уж несказанно. Первая мировая война до сих пор позиционируется как борьба демократической Европы против «агрессивного прусского милитаризма», хотя на самом деле весь фокус был в том, что