Планета матери моей - [24]

А блещущий сердитыми молниями взгляд голубоглазой директорши? Камень бы съежился от страха. А я устоял, не отступился от Халлы.

По-прежнему мечтал усадить Халлы в кабину своего грузовика и поэтому всячески разукрашивал ее: на стенки наклеил разноцветные открытки, а к раме переднего стекла прикрепил букетик. На сиденье заботливо положил подушку, сшитую матерью. Товарищи подтрунивали над перстнем на моем мизинце: «Бирюзу одни девчонки носят!» Кольца давно вышли у мужчин из моды. Но какое мне дело до моды, если так захотела Халлы? Я искоса поглядываю на камушек; днем он кажется голубым, как небо, но в сумерках темнеет и напоминает перчинку-родинку на правом крыле носа. С перстнем этим происходят постоянные превращения: словно щеки Халлы, он то вспыхивает, то бледнеет. И выходит, что Халлы постоянно со мною и на длинных пустынных дорогах, и в безлюдных ущельях, и на горных перевалах.

Нет, я не мог верить в вероломство Халлы. В народе говорят: кто не мил, от того лицо отворачивают. Но Халлы никогда не сторонилась меня.

Напрасно Гюльгяз бранила дочку завфермой. Как многие люди, старуха вымещала на молодежи бессильную злобу собственной судьбы. Ее выдали замуж насильно, а о соседском сынке, которого она любила, родичи отозвались с презрением: батрак батраком и останется. Подыскали жениха посолиднее. Кто же знал, что тот бросит семью и уйдет к богатой вдове, польстившись на чужой достаток? Гюльгяз желала сыну счастья по собственной мерке. Ей мнилось, что счастье — это широкая прямая дорога. Лишь бы на нее выбраться, а там можно и дух перевести. Но счастье бродит по горам и ухабам, к его ступням цепляются колючки.

На следующий день после тревожного разговора с Гюльгяз спозаранку я подкатил на грузовике к зданию финансового управления. Решил разыскать дядю Селима, узнать у него самого, что ложь, а что правда. Обыкновенно я подходил к окну и заглядывал, там ли он. Или его вызывал кто-нибудь из сотрудников. Нас считали близкими родственниками, и мне выказывали всяческую предупредительность.

В этот раз я видел, что меня заметили, но никто не повернул головы, не побежал предупредить дядю Селима. Интересно, что произошло?

Я спрыгнул на землю, обогнул длинное одноэтажное здание и со двора вошел в дверь.

Дядя Селим был в своем кабинете, но сидел не за столом, а расположился в сторонке. У него оказался посетитель, и этим перемещением хозяин кабинета подчеркивал личный, дружеский, не служебный характер беседы. Увидев меня в дверях, дядя Селим вскочил с кресла, позабыв извиниться перед собеседником, и радостно сжал мне руку двумя ладонями.

— Мой племянник, скорее даже младший брат. Он, правда, ростом и обликом в меня не удался, видишь каков богатырь? Земля дрожит под его сапогами. И характер крепкий.

Посетитель, нахмурившись от вторжения постороннего лица, которое прервало доверительный разговор, теперь широко осклабился и посмотрел на меня с благосклонностью.

— Не забудешь пригласить дядю на свадьбу, молодец? — пошутил он. Затем добавил с оттенком укоризны: — Повезло этой молодежи, ни трудностей, ни горя не знавали. Мы вручаем им государство уже созданное нами, готовенькое.

Из этих небрежно брошенных высокопарных слов я заключил, что посетитель дяди Селима из «ответственных». Захотелось поскорее улизнуть. Вполголоса, скороговоркой пробормотал, что если дядя Селим договорится с моим начальством, сегодня же в ночь сделаю пару ездок за черепицей для крыши его нового дома.

Дядя Селим обратил взгляд к сановному посетителю, словно ожидая совета. Тот загадочно отозвался, покачивая головой:

— Сейчас крыша неактуальна. Зачем терять время?

Должно быть, на моем лице отразилось полное недоумение. Дядя Селим мелко, дребезжаще рассмеялся и дружески положил мне на плечо руку:

— Ты не в курсе, Замин. Мы тут одно дельце успели провернуть…

Возможно, он ждал вопросов, но я словно онемел от дурного предчувствия. Дядя Селим продолжал доверительно:

— В селении, должно быть, считают, что Мензер прямо с пастбища уехала в город продолжать учебу. Это не совсем так. Она находится сейчас в семье моего уважаемого друга и ждет, что после нашего с ней обручения сможет беспрепятственно учиться в университете. Я вовсе не против образования, ты знаешь, Замин. Мы всегда помогали ей вырваться из дома…

«Ответственный товарищ» громогласно прервал:

— Отца девушки я припугнул. Прошли, говорю, времена продавать дочерей, подобно мешку с ячменем! Он еще пробовал артачиться, строчил жалобы. Мне даже позвонили из одного высокого места: не насильно ли мы держим девушку? Нет, отвечаю. Имеется ее собственноручное письмо: мол, увези, отец добром не отдаст за тебя… Ну так вот, — он бесцеремонно обернулся к дяде Селиму, посчитав, что я узнал достаточно. Принялся за рассказ, прерванный моим приходом: — Семья твоей невесты остановилась в верховьях Туршсу. А ее отец с фермой был уже в Кирсе. Мои люди подбили соседку, и та выпытывала у Мензер, как она относится к замужеству. Девушка оказалась хитрой и скрытной, от всего отнекивалась. Только просила письмо передать. А к кому — неизвестно. Соседке в руки письма не отдала. Такая упрямица! Тогда соседка стала ей о тебе, Селим, нашептывать. Она отрезала напрямик: «Мне все едино: Селим или Фарадж. Хочу учиться. А если пойду замуж, то сама выберу за кого и, пусть мир перевернется, от решения не отступлю!» Поразмыслил я над ее словами и решил, что иначе как с похищением с такой гордячкой не сладить. Однажды мои молодцы уже сидели в засаде, да она услышала шорох в зарослях и убежала стремглав. Соседка еле-еле потом ее убедила, что это заяц шебаршил. Пришлось пробовать другой вариант. Однажды соседка кличет Мензер: пришла машина, но не может подняться к кочевью из-за крутизны. Мензер птицей взлетела на вершинку; в самом деле, далеко внизу виднеется какая-то машина. Она обрадовалась и со всех ног вниз. Но по дороге ее перехватывают, сажают в седло. Она пытается вырваться, дважды спрыгивает на землю. На колючках до сих пор, наверно, половина подола висит. Вдруг успокаивается и разумно так заявляет: «Мою девичью честь вы уже опорочили. Так везите прямо в город, там разберемся».