Планета матери моей - [206]

— Очень люблю Баку, — проронила Мензер с какой-то виноватостью. — Его вечную праздничную суматоху.

— А вот я ощущаю Баку иначе. Город как суровый отец: он заботится, не говоря ни слова. Живешь, учишься, работаешь — вдруг видишь в один прекрасный день, что ты уже совсем не тот! В руках интересная профессия, а впереди долгий жизненный путь. Только тогда наш Баку разомкнет каменные уста: ступай, сын, и будь достоин своего родителя. Будь прям, будь терпелив, будь вынослив!

Я произнес это так торжественно, что Мензер, заглядывая мне в лицо, засмеялась. Двое-трое прохожих оборотились.

— Видишь, и здесь мы на глазах у людей.

— Но это глаза не соглядатаев. Нам желают добра и счастья. Поверь!

Войдя в дом, Мензер на мгновенье застыла на пороге, придерживая дверь открытой. Однако долго так стоять было невозможно, она шагнула вперед, и дверь захлопнулась сама собой.

— У меня билет на вечерний поезд, — пробормотала Мензер, нерешительно озираясь.

— Кто тебя может задержать? Когда захочешь, тогда и поедешь. Добро пожаловать, моя Мензер!

Я уткнулся лицом в ее плечо. Она не шевелилась. Запах волос, запах свежескошенной привядшей травы, бередил мне душу. Наконец я разомкнул объятия.

— Оглянись, дорогая. Отныне этот пустой, запущенный и запыленный дом — твой! Войди в него хозяйкой и наведи порядок. Он так долго, так терпеливо ожидал тебя…

— Разве птица ночует в чужом гнезде?

— Как у тебя повернулся язык?! Когда мы были чужими?

— Люди близки, если заботятся друг о друге.

— Так не мешкай, берись за дело. Заботься!

Я хотел сказать это шутливо, но она вдруг с протяжным стоном припала к моей груди, с губ ее сорвался сдавленный вопль — и, боже мой, как же она зарыдала, моя верная, моя несгибаемая Мензер! Словно целый океан слез скопился в ее сердце. А по этому бурному океану плыла наша маленькая лодочка. Плыла все увереннее; кормчий уже заприметил берег и бодро держал к нему путь, не сворачивая в сторону и не оглядываясь на прошлое.

— Каков же твой подарок? — спросил я. — Где твоя благая весть?

Мензер, отирая слезы, ответила:

— Все расскажу. Подожди немного.

— Сколько угодно, дорогая. Плохого ты мне не принесешь. От тебя всегда исходили только свет и тепло! Что бы с нами ни случалось, моя вера в тебя оставалась незыблемой.

Я говорил и целовал ее. Нежно и ненасытно. За все прошедшие годы. За все сладкие и горькие дни нашей жизни…

То ли от сдвинутых занавесок, то ли от ранних сумерек вокруг нас стало совсем темно. А может быть, мы просто зажмурили глаза?..

— Умойся, Халлы, — наконец сказал я. — Пойду пока поставлю чайник.

Она вдруг засмеялась. Упавшие косы запрыгали на груди. И этот прежний заливистый смех тоже был мне долгожданной наградой.

— Поставишь чайник? Тогда надо быстренько вернуться в министерство и на глазах коллегии порвать мой доклад: ведь я как раз ратовала за мужское воспитание мальчиков! Когда юноши вешают на шею медальоны с портретиками актрис, носят ботинки на высоких каблуках, но не смыслят забить гвоздя в стену, они теряют в себе ощущение сильного пола. Знаешь, одна дамочка выкрикнула: «Это психология деревенщины!» Но я не дала сбить себя с толку. «Деревенские парни, — сказала я, — защитили страну. Они не хоронились за других, оберегая свои медальончики».

— Все, Мензер. Ты меня убедила. Ступай на кухню. Жена да накормит своего мужа!

— А если я взбунтуюсь?

— Тебя ждет суровое наказание. Я грозен, имей в виду.

Она проворно исчезла за кухонной дверью. Спустя секунду оттуда раздался возмущенный возглас:

— Ай, Замин, ну-ка, пожалуй сюда! Скажи по совести: сколько лет ни одна женская рука не касалась всей этой застарелой груды?

— Никогда не касалась. Я же тебе сказал: мой дом терпеливо ждал свою единственную хозяйку. Так что пеняй только на себя.

Ее лицо, освещенное прощальным закатным лучом, стало вдруг таким ясным, таким безбоязненным и благодарным, что невозможно было удержаться и снова не обнять ее! Она больше не зажмуривалась, смотрела на меня неотрывно, запрокинув голову. Между пушистыми ресницами драгоценным бриллиантом сверкал ее влажный взгляд. Сияние жаркого летнего полдня разлилось вокруг. И чем шире распахивались ее глаза, тем радостнее, тем глубже проникал взор в мое переполненное сердце. Мы смотрели друг на друга — и не могли отвести глаз. Какие-то отрывочные слова слетали с губ и тотчас замирали в тишине. Наконец она медленно опустила веки.

— Засыпаю… Так устала за все эти годы… — прошептала она, опуская щеку на мою ладонь.

— Не слишком ли тверда подушка?

Она на мгновение приподняла ресницы и снова уронила их. Не услышала, не поняла моих слов. Теснее прижалась к руке.

— Впрочем, — пробормотал я, — шоферские мозоли давно смыло временем.

— Вот и жаль, — сонно отозвалась Мензер.

— Ты хотела, чтобы я по-прежнему сидел за баранкой?

— Нет. Но чтобы ты всегда оставался настоящим мужчиной. Не терял смелости и был совестлив. Это возможно на любом посту.

Много времени спустя я все возвращался к этим брошенным мимоходом словам. Нет, любовь Халлы ни в чем не изменилась за прошедшие годы! Она оставалась взыскующей и непреклонной. Как и в давние времена, я должен был еще дотянуться до нее.