Планета Ка-Пэкс - [9]

– Я ведь уже объяснял это прежде, джин. Мы перебираемся с места на место с помощью энергии света. Почему вам так трудно понять эту концепцию? А может, вам она кажется слишком простой?

Опять он за свое. И, учитывая то, что времени у нас оставалось совсем мало, я решил, что не дам ему отклониться от темы.

– Последний вопрос. Вы сказали, что у вас было счастливое детство. А была ли у вас возможность играть с другими детьми?

– Почти никакой. На КА-ПЭКСе, как я уже говорил, очень мало детей. К тому же на нашей ПЛАНЕТЕ нет различия между «работой» и «игрой». На ЗЕМЛЕ детей все время поощряют играть. И это потому, что вы верите: дети должны как можно дольше оставаться в счастливом неведении о предстоящей взрослой жизни явно оттого, что она такая противная. А на КА-ПЭКСе дети и взрослые – одно целое. На нашей ПЛАНЕТЕ жизнь приятна и интересна. И нет никакой нужды находить отдушину в телесериалах, футболе, алкоголе и всяких других наркотиках. Было ли у меня на КА-ПЭКСе счастливое детство? Да конечно, было. И счастливая «взрослость» тоже.

Я просто не знал, радоваться или печалиться этому беспечному ответу. С одной стороны, этот человек казался искренне довольным своей воображаемой судьбой, но, с другой стороны, он явно отрицал не только существование своей семьи, но и свои школьные годы и вообще свое детство. Отрицал даже свою страну. Отрицал все. Все аспекты своей жизни, которая скорее всего была просто омерзительной. Я почувствовал к этому человеку необычайную жалость.

Под конец интервью я спросил прота о его «родном городе», но и этот вопрос не привел ни к чему. Похоже, капэксиане перемещались с места на место как кочевники.

Я отпустил прота, и он пошел к себе в палату. Я был настолько поражен полным его отрицанием всех человеческих аспектов его жизни, что забыл даже позвать сопровождавших его обычно санитаров.

Прот ушел, а я вернулся в свой кабинет и заново пересмотрел его историю болезни. Никогда прежде у меня не было пациента, к которому я совершенно не мог подобрать ключа. За тридцать лет работы, может, был один сходный случай, но тот, другой пациент полностью утратил память. В конце концов, одному из моих учеников удалось проследить его прошлое – помог в этом вновь проснувшийся в нем интерес к спорту; но на поиски ушло около двух лет.

Я записал в блокноте все, что мне до сих пор удалось узнать о проте:

1. П. ненавидит своих родителей – обращались ли они с ним жестоко?

2. П. ненавидит свою работу, правительство, возможно, все окружавшее его общество, – не было ли у него судебных дел, которые кончились несправедливым решением?

3. Случилось ли что-то с ним четыре года или пять лет назад, что вызвало эти явные проявления ненависти?

4. Помимо всего вышеназванного, у пациента серьезные сексуальные проблемы.

Я взглянул на свои записи и вспомнил, как мой коллега Клаус Виллерс не раз вещал: «Особые случаи требуют особых мер». Я стал раздумывать о тех редких случаях, когда человека незаурядного ума, воображавшего себя кем-то иным, удалось убедить в том, что он не тот, за кого себя выдает. Наиболее известным примером был случай, когда известный комедиант, за которого себя выдавал пациент, милостиво согласился встретиться с больным лицом к лицу, что и привело к чудесному излечению (но лишь после того, как оба они дали будь здоров какое представление). Если б только я мог доказать проту, что он обычный земной человек, а не пришелец с другой планеты…

Я решил подвергнуть прота более тщательному физическому и умственному обследованию. В частности, мне хотелось узнать, действительно ли он был так чувствителен к солнечному свету, как он утверждал. Потом я считал важным проверить его способности и определить широту и глубину его знаний, особенно в области физики и астрономии. Чем больше мы о нем узнаем, тем легче нам будет распознать, кто же он есть на самом деле.

Когда я учился в старших классах школы, наш школьный консультант по вопросам выбора будущей профессии посоветовал мне взять тот курс физики, который предлагался у нас в школе. Очень скоро я понял, что у меня к физике нет никаких способностей, правда, благодаря этим занятиям необычайно возросло мое уважение к тем, кто все-таки мог разобраться в этом материале, доступном лишь немногим посвященным, в том числе и моей будущей жене.

Мы с Карен были соседями со дня ее рождения и всегда вместе играли. Каждое утро я выходил во двор, где тут же видел ее, улыбающуюся, готовую ко всем радостям жизни. Одно из самых нежных воспоминаний связано с нашим первым днем в школе: я сижу в классе позади нее и вдыхаю аромат ее волос, а потом иду вместе с ней домой и вдыхаю запах сжигаемых листьев. Конечно, в том возрасте мы еще не были настоящими влюбленными, мы стали ими, только когда нам исполнилось двенадцать, в год, когда умер мой отец.

Это случилось посреди ночи. Мать прибежала за мной и повела к отцу в надежде – совершенно бессмысленной, – что я смогу чем-то ему помочь. Я вбежал к ним в спальню и увидел отца, лежащего на полу лицом вверх, голого, всего в поту. Пижама его валялась тут же, рядом с кроватью. Он еще дышал, но лицо его было пепельного цвета. Я провел достаточно времени у него в кабинете и в больнице на обходах, чтобы примерно представить, что с ним случилось, и понять всю серьезность его положения. Если б он в свое время научил меня технике искусственного дыхания и закрытому массажу сердца, я, может быть, и помог бы ему. Но это случилось еще до того, как искусственное дыхание и закрытый массаж сердца стали хорошо известны широкому населению; и потому я ничего не мог сделать, кроме как лицезреть его последний вдох и уход в мир иной. Еще до этого я, разумеется, крикнул матери, чтобы она вызвала «скорую помощь», но когда та приехала, было уже поздно. А пока что я как зачарованный в ужасе изучал его тело: его сероватые руки и ноги, шишковатые колени, огромные темные гениталии. Как раз в ту минуту, когда я накрывал отца простыней, вбежала мать. Не было никакой нужды объяснять ей, что произошло. Она знала. Она, как никто другой, знала.