Пламя в отсеках - [14]

Провентилировали второй и третий отсеки. Начали эвакуацию людей из пятого отсека. Вот тут пошли первые покойники. Но мы не верили, что они мертвы. Массировали грудину. Я вдыхал им в легкие воздух. Качали минут пятнадцать. Потом доктор поднял веки Кулапину, заглянул в расширенные зрачки.

— Все, ребята. Это конец.

Накрыли тело одеялом. Стали спасать остальных. Я отгонял всех, чтобы не мешали работать доктору. Оттащили пострадавших за перископные стволы, в ограждение выдвижных устройств.

Поднялся снизу боцман Ткач с флагом. Спрашивает:

— Как поднимать?

— Наполовину.[6]

Потом из горящего ада вытащили Шостака и Ткачева. Поднимали их через башню ВСК на лямках, осторожно придерживая. Коля Волков поднялся сам. Обгорелая кожа свисала лохмотьями. Мы обрезали их ножами. Перебинтовали. Принесли сухое РБ. Их бил озноб. Пузыри лопнули. Боль жуткая. Особенно стонал Ткачев. Волков его уговаривал: «Не стони! В отсеках не стонал. Там хуже было». Укутали всех обожженных в одеяла, спеленали, как младенцев, так что кормить пришлось с рук. Давали откусывать по очереди: сыр, колбаса, хлеб… К этому времени Ковалев заменил «преды» (предохранители. — Прим. авт.). Связь мостика с центральным постом восстановилась. Меня запрашивают:

— Мичман Капуста наверху? Если у вас, срочно вниз, готовить документы для уничтожения.

Я понял, что дело плохо, идет подготовка к покиданию корабля. Ключи от сейфа вахтенного офицера были со мной, и я спустился в центральный пост. Во втором отсеке мичман Капуста держал брезентовый мешок, а командир бросал в него документы, старпом делал то же самое. Я вытащил из своего сейфа десятка три книжек и бросил в мешок. Потом мелькнула мысль: надо бы захватить побольше еды. Покричал начхима с Черниковым. Но газовый состав был невыносим — пробыл минут десять и заболела голова. Тогда я стал искать старшего кок-инструктора Еленика. Но на провизионке уже висел замок. Я забежал в нашу каюту, которую делили вместе со старпомом. Аванесов был уже там. Спрашиваю:

— Вы что с собой берете?

— Да ничего. Возьму свое удостоверение.

Я тоже взял свои документы. Сунул в карман ключи от квартиры. Потом они как раз очень пригодились, так как жена, прилетев в городок, забыла свои в Ленинграде. Мы быстро поднялись наверх. Дифферент на корму был довольно сильный. Пора было спускать плоты. Честно говоря, никогда раньше я их не спускал. Отвозить на станцию переукладки отвозил, а вот практически ни разу не раскрывал… Надо было открыть рубочную дверь и выйти на корпус. Но перед ней лежали на листа обожженные. Они потеснились. Открыл лючок, распахнул рубочную дверь, зафиксировал ее, чтобы никого не ударило, выпустил человек десять на левый борт, принимать плот. Сверху, с рубки, передали, что плот уже начал раскрываться. Коляда кричал:

— Переверните плот!

Но после всех неудачных попыток плот перебросило через корпус. Тут вижу — на правом борту второй плот еще не вытащили. Бросился туда, помогать. Тянули мы его из контейнера вдвоем с Семеном Григоряном, тянули изо всех сил, за все ручки, за все что угодно, тянули до последнего, пока оба не оказались в воде. Семен доплыл до плотика. Я же окунулся с правого борта, а нос лодки уходил в воду уже слева от меня. Я смотрел на него и не верил своим глазам: неужели это наш «пароход»? И это все? И никогда уже она не всплывет?!

Плот с людьми скрылся за верхушками волн. Я плыл один. Но вскоре увидел Юру Капусту. Он плыл в нагруднике. Он был один из немногих, кому удалось выполнить приказ старпома: «Подняться наверх в спасательных жилетах». Я подплыл к Юре и стал за него держаться. Потом к нам присоединился Серега Нахалов, мичман, старшина команды радиотелеграфистов. Смотрю, мы тянем Юру в воду. Так дело не пойдет.

— Слушай, Юра, сними нагрудник…

Тот, не говоря ни слова, снял, и мы стали держаться за него с трех сторон. Тонуть перестали. Более того, поплыли все вместе, синхронно, за плотом с людьми. Но плот удалялся и появлялся за гребнями волн все реже и реже… Ребята помогли мне стащить меховую «канадку» — сильно тянула… Сережа Нахалов был в кителе и ватнике. Держался он молча. Только отплевывался, когда накрывало с головой. А после очередного наката, видимо, здорово хлебнул, и мы увидели его в стороне… Вдруг нам открылся второй плот — пустой. Он был примерно на одном удалении от нас, что и плот с людьми. Куда плыть? Давай к пустому… Но догнать его оказалось невозможно. На эту тщетную попытку израсходовали почти весь остаток сил. Теперь просто держались за нагрудник, приноровившись к ритму накрытий. Юра не хныкал, не клял судьбу, хотя понимал, что мы доживаем последние минуты и надеяться не на что. После очередного наката он отцепился. У меня не работали ни руки, ни ноги. Просто сросся с нагрудником, и все. Сил хватило лишь на то, чтобы махнуть пролетевшему надо мной самолету — низко-низко… Потом увидел, как на меня надвигается огромный корабль. Подумал: «Ну вот, стоило столько держаться, чтобы угодить под форштевень…» Это был сейнер «Ома». Рыбаки шли по наведению пролетавшего надо мной пилота. Тот заметил оранжевую точку нагрудника… Смутно помню, как подошел ко мне катер, как набрасывали на меня концы… Очнулся в каюте после горячей ванны. Я спросил, подняли ли еще кого из наших. Из воды достали восемь безжизненных тел. Я опознал всех. Радист передал фамилии на плавбазу. А вскоре и меня переправили на «Алексея Хлобыстова» по тросу лебедкой. Капитан «Омы» попросил оставить на память нагрудник. Я написал на нем: «Спасибо капитану и экипажу…»