Пламя - [86]

Между тем изумленным британским властям не терпелось уничтожить колонию до того, как Россия раздобудет конкретные доказательства скандала. Легкий намек нужным людям — и к острову, «для торговли», подошел один пользовавшийся дурной славой пароход. Вскоре, однако, выяснилось, что отнюдь не торговля является его истинной целью: к берегу с него причалили несколько шлюпок с бандитами и убийцами всех рас и национальностей, судя по внешнему виду. На сей раз колонистам пришлось применить оружие не против себя самих, но против захватчиков — с тем эффектом, что последние вынуждены были погрузиться обратно в шлюпки и выйти в море.

Последовал месяц передышки, во время которой заметно сократившейся колонии удалось укомплектовать радиопередающую станцию и начать рассказывать по радио свою историю. К несчастью, история эта оказалась столь невероятной, что те немногие, кто ее услышали, сочли ее дурной шуткой. Уже на вторые сутки трансляции власти позаботились о том, чтобы весь этот фантастический вздор был заглушен другими станциями.

Наконец к острову подошел более крупный корабль, и куча вооруженных пулеметами головорезов высадилась на берег. Джон и его друзья отступили в небольшую, ими же и построенную крепость, откуда за счет своего скудного боезапаса на протяжении трех дней отбивали атаки противника. Но в конечном счете, когда у каждого их выживших осталось всего по одному патрону, они застрелились.

Так, как и во всех прочих случаях биологической истории, более развитый вид не устоял перед более приспособленным к выживанию в условиях современной ему среды.

Олаф Стэплдон Суть

Одно из наиболее лиричных автобиографических эссе Стэплдона объединяет воспоминания и предвидения в то философской, то страстной фантазии об идентичности, времени, любви и судьбе. Написанное Стэплдоном незадолго до его шестидесятилетия, «Суть» выдает страх перед старостью и дряхлостью, отходя от творчески неприемлемого объятия желаемого личного бессмертия. В отчаянной борьбе за прямоту и честность, глубоко неуверенный в самом себе, автор вторит призыву шекспировского короля Лира: «Кто может рассказать мне, кем я стал?» Отмечая различия между собой и женой («ты» во второй половине «Сути»), Стэплдон развивает в микрокосме собственного брака свою любимую тему «личности-в-обществе» и одну из своих излюбленных метафор: симбиоз. Слегка исправленная часть «Сути», впервые напечатанного в 1945 год в некой малоизвестной газете, годом позже вошла в качестве одной из «интермедий» в роман «Из смерти в жизнь».

Я! Я! Я!

Но какой он, этот «я», на самом деле?

В мимолетный миг со мной случается нечто, но лишь на мгновение. Со мной, со мной, со мной! Но какой он — я? Мои пальцы поигрывают карандашом. Я поймал их на этом. Теперь они остановились, словно виноватые школьники. Я ли это играл, или же только мои пальцы? В данный момент меня мучает головная боль, моя собственная, так как никто не может разделить ее со мной. Мне хочется пройтись по холмам, но вместо этого я должен ехать в город. Я хочу то одного, то другого, и я делаю то одно, то другое, но какой он — я?

Одни говорят, что я — всего лишь пожизненная непрерывная цепь всего того, что случается со мной, и что делаю я сам; последовательный ряд динамических изображений, пробегающих по киноэкрану, каждое из которых состоит из тысячи статичных картинок, хотя медленный взгляд зрителя и смешивает все это в движение и жизнь. Но какой он — этот я, для которого данные смешение и движение и происходят? Являюсь ли я всего лишь экраном, всего лишь отдельным человеческим телом, с поросшей волосами головой и вздернутым носом? Странно, что тело способно улавливать мгновение и распознавать пролетающую птицу, развевающийся флаг, взрывающуюся бомбу!

Другие утверждают, что я — продолжительный (и несомненно — вечный) дух, обитающий в этом теле. По их словам, именно потому, что я — дух, именно потому, что я не являюсь продуктом времени, я и способен удерживать прошлое и настоящее вместе, ощущая движение и изменение, сохраняя в пределах моего исчезновения все мои прошлые «теперь», навсегда минувшее настоящее. Дым от моей сигареты плавно, чуть колышась, устремляется вверх, потом распускается в сплетенные струи клуба. Все это я волшебным образом удерживаю внутри моего «сейчас».

Но как же сам я, мое подлинное «я»? Могу ли я быть уверенным, что я есть нечто большее, нежели небольшой дымок сознания, тянущийся за не совсем еще угасшим телом? Когда огонь потухнет, не станет ли это моим концом?

Но как-то же я отсчитываю дни, измеряю года! Вчерашние голоса, вчерашние приветствия и споры теперь эхом отдаются в моей памяти. Если вернуться назад, отойти от разрывов бомб нашей нынешней войны, то я помню разрывы снарядов другой войны, теперь уже ставшей частью истории. Возвращаясь в еще более отдаленное прошлое, я вспоминаю, как был школьником в Итоне, с заляпанным чернилами отложным крахмальным воротничком и страстно увлекавшимся коллекционированием различных моделей кораблей. Стал ли бы, сегодняшний я, носить этот воротник, увлекаться коллекционированием? Безусловно, то был совсем другой человек, чьи впечатления я так или иначе унаследовал, словно старый фотоальбом, полный невероятных дядюшек, тетушек, дедушек, бабушек и прочих прародителей, выряженных так, будто их фотографировали на каком-то маскараде. Я сегодняшний страсти к судомоделизму не питаю; меня интересует философия, люди и прочие высокие проблемы. И тем не менее даже теперь, уже совсем седой, когда я вижу, как мальчишки управляют своими изящными или безвкусными судами в парковом озере, я всегда останавливаюсь, чтобы понаблюдать за ними. Тот ребенок все еще живет во мне; я был и остаюсь тем ребенком. Да, и даже еще большим ребенком. Я, и никто другой, будучи совсем еще малышом, оставил мокрое пятно на колене какого-то нянчившегося со мною в викторианской гостиной посетителя. О да, это был я, потому что я это помню.