Пламя под пеплом - [36]

Вайс часто навещает гетто и без гостей. Ведь он — его хозяин. Вайс всегда появляется неожиданно, он мастер нагрянуть вдруг, когда его не ждут. Но достаточно, чтобы один еврей издали опознал его по мундиру, как всех жителей гетто охватывает озноб. Достаточно ему появиться у ворот, как во всех концах гетто, по всем переулкам и дворам проносится сдавленный от страха шепот:

— Евреи, Вайс в гетто!..

Тотчас все прячутся по подъездам, старики удирают в «малины», лавочники с грохотом запирают двери лавок, витрины пустеют, исчезают с улиц торгующие папиросами мальчишки. Кажется, испустило дух все живое, а Вайс с презрительным видом шествует по опустевшим переулкам и принюхивается, присматривается. «Черный Вайс» — такую кличку дали ему евреи.

Если он замечает прокрадывающиеся мимо него мужские фигуры (проспали предупреждение), он их не останавливает. Он позволяет им пройти, не поинтересовавшись, работают ли эти люди и где именно. Зато голосом, отливающим металлом, отчитывает постоянно сопровождающих его Генса или Деслера: «В гетто слишком много безработных евреев».

Увидев однажды старую женщину, он приказал ей остановиться, неторопливо подошел и спросил, сколько ей лет. Старухе было 69. Вайс не отреагировал, повернулся и пошел, Генс и Деслер — за ним. Вайс молчит. Повели его в мастерскую, он остался доволен осмотром. И вдруг на прощание уронил: «Итак, в гетто еще имеются старые евреи». Но тотчас же, не позволяя Генсу вставить ни слова, добавил:

«Ваши мастерские организованы великолепно!»

Мастерские Вайс навещает всякий раз, когда оказывается в гетто. И, несмотря на явное удовлетворение от их посещения, он всегда находит повод, чтобы излить свою животную ненависть к евреям. Однажды занятые делом рабочие не заметили вовремя его прихода, и некоторые не успели вытянуться перед ним. «Евреи слишком медленно шевелятся, — говорит он с тихим бешенством, — придется дать им урок проворности. Лечь! Встать! Лечь! Встать!» Его команды раскатываются по мастерской, люди ложатся на пол и вскакивают. Полным ходом работают станки, но их шум перекрывает этот ледяной голос убийцы: «Лечь! Встать!»

Затем — визит в плетельную мастерскую, где в самых теплых выражениях любезный хозяин гетто хвалит соломенные туфли и усердие работниц. И в тот же день собственноручно бьет по лицу людей, перешедших при нем улицу в неположенном месте.

После таких визитов, превратившихся в неизбежную часть нашего существования, все гетто взбудоражено и взвинчено.

Каждое сказанное Вайсом слово обсуждается на тысячи ладов. Ждут последствий, дрожат перед очередным визитом.

Со временем евреи научились оповещать о его появлении все гетто: приладили для этого тайный электрический звонок. Вайс еще только подходит к воротам, а еврейский полицейский уже нажимает секретную кнопку. Три звонка, и на полицейских станциях знают: Вайс в гетто. Улицы тотчас пустеют, полицейские останавливают движение, все замирает. По гетто идет палач из Понар — Черный Вайс.

Когда в гетто входило гестапо, охранник давал два звонка. Один звонок означал — «Мурер», а Мурер означал — «ворота».

Тому, кто не был в гетто, никогда не понять всего значения этого слова и не постигнуть, что кроется за ним. Ворота — символ гетто. Подле ворот заканчивается наш мир. Ворота — свидетели нашего существования и нашей смерти. Когда в гетто акции, то не говорят «Берут людей», а говорят: «Ведут к воротам». Какой тревожный, жуткий слух ни прошел бы, он обязательно начинается со слов:

— На воротах что-то неладно.

Ведомые на смерть сохраняют искру надежды, пока еще находятся по эту сторону ворот, но когда за ними захлопываются тяжелые створки, они знают, что пришел конец.

Мурер частенько «навещает» ворота. Ему незачем углубляться в гетто. Он внезапно влетает на своей машине в самую гущу столпившихся перед узкой калиткой и тотчас берется за дело. Находит у одного буханку — бьет по лицу и отправляет на отсидку в тюрьму гетто. Продолжает шарить. Ястребиный взгляд пронизывает каждого, руки ищут новую жертву. Не всегда он обыскивает сам, порой только наблюдает, а под его присмотром ведет обыск еврейская полиция.

Иногда она успевает предупредить возвращающихся, что на воротах Мурер, и тогда никто ничего не проносит. Калитку минуют сотни и тысячи, полиция усердствует, но не обнаруживает ничего.

Мурер смотрит. Внезапно указывает на кого-то. Еврей, как и остальные, ничего не несет в этот день домой, но Мурер бьет его рукояткой пистолета по голове и, проломив череп, отправляет раненого в Лукишки. У еврея не был пришит, как положено, один из уголков желтой заплаты…

Иногда на воротах наказывают плетьми, порой отбирают деньги: евреям воспрещается иметь деньги, говорит Мурер.

Так мы стоим в длинных колоннах, тысячи людей, в хвостах, вытянувшихся до улиц Завальная и Конская. Каждый из нас ждет своей очереди, чтобы быть оплеванным и раздавленным. Те, что стоят подальше от ворот, поедают добытые припасы, что съедено, то, во всяком случае, наше. Кто-то давится чересчур большими глотками молока, другой разрывает булку — сотни людей, стоя на улице, едят в дикой спешке и страхе. Картофель и мука летят на мостовую. Но выбрасывать тоже надо осторожно, чтобы кто-нибудь не заметил. Но деньги — что делать с деньгами?!