Пламя под пеплом - [30]

Та же кровь, проливаемая нашими товарищами там, в Эрец-Исраэль, обогащает землю, впитывается в нее, остается в ней навеки: со временем из этой земли проклюнется новая, цветущая жизнь, новые творения. Так смерть оборачивается жизнью.

Тоска, страстная тоска на лицах товарищей: Эрец-Исраэль! Как далека она и недосягаема, наша земля!

Тишина. Слушаем Хаггаду — нашу новую легенду, которую сочинили Михаил Ковнер и Моше Немзер. Снова взывают к нам древние и вечно живые слова, слова тех последних на стенах Масады.

И снова песня… Будто душа, полная горя и муки, хочет излиться до дна.

Мы возвращались домой погруженными во мрак пустынными переулками. Высокий забор гетто отбрасывал густые тени. Тяжелые запертые ворота, казалось, насмехаются над нами.

И снова наступили невыносимо долгие и тяжкие дни, переполненные трудом и борьбой.

Работа в движении развертывается все активнее. Все сильнее влияет она на жизнь каждого.

В Вильнюс возвращается Соломон Энтин, ездивший с делегацией в Варшаву. Вместе с ним приезжает Фрума. Из Варшавы они привезли информации а самое главное — деньги, предназначенные для работы всех организаций.

Тогда я увидела впервые Фрумку Плотницкую, которая произвела на всех нас сильное впечатление своим мужеством и выдержкой.

В Вильнюсе она провела лишь несколько дней. В ее маршруте — Белосток, Волынь и ряд малых гетто. Она уезжает, и только отголоски результатов ее неутомимой деятельности доходят до нас.

В те же дни вернулся из Варшавы Эдек и с головой погрузился в работу движения и ЭФПЕО, словно стремясь наверстать упущенное за месяцы своего отсутствия и возместить товарищам то, чего они лишились с его отъездом: его самоотверженности и талантов. Новости, которые он привез из Варшавы, неутешительны. Там до сих пор — одни споры да разговоры, и все остается по-прежнему.

В Варшаве люди все еще отказываются поверить правде, никак она не доходит до их умов и сердец.

Мучительно слушать эти вести.

На заседании секретариата решено направить в Варшаву еще одну делегацию, доставить во все гетто воззвание ЭФПЕО, призывающее к вооруженному сопротивлению и содержащее свидетельства спасшихся из Понар. Эту миссию секретариат поручает Саре и Ружке Зильбер.

Сара и Ружка — сестры. Обе они воспитанницы «Хашомер хацаир», обе прошли до войны подготовку — «хахшару», обе активны и надежны. Сара — светленькая, круглолицая, с румяными щеками, плоским нееврейским носом. Некоторое время она находилась в городе и работала служанкой в доме польских аристократов, одновременно выполняя задания, которые поручала ей организация. Ей не раз приходилось смотреть смерти в глаза, сначала в гетто, потом в городе. Спасали ее находчивость и хладнокровие, или, как сама она утверждала, везенье.

Ружка совсем не похожа на сестру. Рослая, темноволосая, с удивительно красивыми зелеными глазами, она привлекает своей миловидностью. За арийку ей сойти трудно, но, имея на руках надежные документы, как-нибудь выкрутится в случае беды. Она живет в гетто с самого его возникновения.

Сестры начинают готовиться к опасной дороге. Когда Сара приходит в гетто за инструкциями, у нее вид элегантной молодой полячки, ничего общего не имеющей с евреями. Еврейская полиция на воротах тщательно проверяет ее «шейн» (ей заблаговременно передали из гетто желтый «шейн», без которого нельзя ни выйти из ворот, ни войти). Охранники подозрительно косятся на эту девушку, безусловно нееврейку и только после того, как она заговаривает с ними на идиш, пропускают ее в ворота.

На коротком заседании Саре объясняют ее задачу. «Готова ли ты? — спрашивает кто-то из членов секретариата. — Поездка опасная…»

Сара вскидывает брови: «Не понимаю, ведь это необходимо. Горжусь, что это поручили мне».

Приготовления занимают несколько дней. Надо приготовить удостоверения, пропуска, информацию, переписать микроскопическим шрифтом документы, раздобыть чемоданы поприличней, чтобы их содержимое не внушало подозрений.

Соломон Энтин едет назад в Варшаву. Он приезжал в Вильнюс обсудить, как продолжить работу и скоординировать ее с деятельностью молодежи в обоих гетто. Соломон хочет вернуться, чтобы наладить работу поэнергичней, как он это умеет; хочет доставить в Варшаву весть о существовании боевой организации, объединившей в своих рядах все молодежные течения в вильнюсском гетто.

В те дни я часто встречала его. Он сделался неузнаваемо серьезен; в его синих глазах появился стальной блеск.

— Не могу больше сидеть здесь, — говорил он мне, — хочу в Варшаву, работать там, сколотить что-нибудь настоящее. Вот тогда вернусь вас проведать, посмотреть, что удалось вам здесь…

В апреле 1942 года уезжают трое: Сара, Ружка и Соломон.

Во время короткого прощания Сара сказала одному из товарищей, понизив голос почти до шепота: «Знаешь, я совсем не боюсь… Если погибну, моя смерть будет все-таки иметь смысл».

Улыбка освещает ее лицо.

Соломон по-обычному спокоен, и то, как твердо и быстро он пожимает руки, свидетельствует о его решимости.

В прекрасных зеленых глазах Ружки плещутся волнение и тихая грусть.

Через некоторое время пришло страшное известие. Неподалеку от Варшавы немцы задержали трех молодых людей — двух женщин и мужчину. У них были фальшивые документы. Всех троих расстреляли на месте.