Пламя над Тереком - [127]

— Он-то достал, — улыбнулся Хатагов, — да они в Москву улетели.

— Да, одни улетели, — вмешался в разговор Плешков, — а другие в Минск ускакали. Хоть мы все старались.

— Видно, плохо старались, — заключил Дядя Коля.

— Ты Ивана не обижай. — сказал Хатагов, — они мне семерых «языков» за один раз привели.

— Что-о? — привстал на стуле Дядя Коля. — Разыгрываешь.

— Нет, клянусь! — проговорил Хатагов, кладя руку на грудь. — Иван, будь добр, расскажи Дяде Коле, как за сапогами охотились.

Плешков, обрадовавшись случаю снова блеснуть своим мастерством рассказчика, спросил:

— Про фею или про рыбалку?

— Про фею вся округа знает, — махнул рукой Хатагов, — давай про рыбалку.

— Ну, не тяни резину, — обратился к Ивану Дядя Коля. — Давай ври!

— На этот раз сущая правда, — сказал Хатагов, — вся группа его подтверждает. И семеро эсэсовцев сидят в карцере, ждут отправки.

— Врать не умею, а если Дядя Коля не верит, то и говорить не хочу, — притворно обиженным тоном проговорил Плешков.

— Чудак ты, — сказал Дядя Коля, — это я так, для затравки. Говори!

— Идем мы с задания, — начал Плешков, — четверо нас в группе. Пришли в деревню Сосенки, зашли в крайнюю хату, а старуха, что в хате была, шепчет: «Вон там, в хате Мокроусихи, восемь карателей остановились». — «Сколько?» — переспрашиваю. «Восемь и один агромадный такой, что твой дуб. Начальник ихний», — отвечает бабка. Обрадовались мы, я и спрашиваю: «А обуты они во что?» — «Не приметила, — отвечает бабка. — Но верзила ихний, начальник, в сапоги обут, это сама видела». — «Ну что, хлопцы, рискнем?» — спрашиваю своих. Макар, конечно, первый согласился. «А как их взять?»— спрашивает. План у меня такой: «Ты иди, бабка, говорю, и пусти слух, что карателей, нет-нет, «освободителей», встречают по белорусскому обычаю хлебом-солью, жареными карасями, скажи, говорю бабке, что сама видела, как с рыбалки шел рыбак и целую корзину карасей туда отнес. Карасей жарят, водка есть, и на стол еду подают самые красивые девушки». Ну, бабка и пошла, а мы в хате сидим, ждем. Макар с автоматом в кустах укрылся. Тоже ждет. Смотрим, эсэсы по одному, тайком от своего командира, к нам в хату и потянулись. Только за порог, а мы — бац, кляп в рот, мешок на голову, руки свяжем, а после и его автомат ему на шею повесим. Не тащить же нам самим. Все шло хорошо, а как верзила ихний вышел, как будто заподозрил неладное, вскочил в седло и поскакал в Минск. Макар только видел, как сапоги его блестели. Обратно наш Хатагыч без сапог остался, потому что эти эсэсы, пойманные, мелкими оказались.

— И ни единой царапины? — поинтересовался Дядя Коля.

— Один синяк был, и то у карателя, — с ухмылкой ответил Плешков.

— Вот видишь, — проговорил Хатагов, обращаясь к Дяде Коле, — а ты говоришь— плохо стараются.

— Сдаюсь, сдаюсь, — отвечал тот, — меняю свое мнение. Вообще же о твоих хлопцах легенды по всему краю ходят. Говорят, что они и к летчикам руку приложили. Это верно?

— А-а, — рассмеялся Хатагов, — это наш комсомолец Николаев угостил фашистских летчиков. Он в столовой штаба ВВС, у Мюллера работает. Но ему не повезло.

— Ничего себе «не повезло». Целую неделю летчиков откачивали, — сказал Дядя Коля, — а после в больнице лечили. И не двух-трех, а четыреста пятьдесят человек! А «юнкерсы» и «мессеры» тем временем простаивали.

— Мы планировали их на небеса отправить, — с улыбкой говорил Хатагов, — а они отделались рвотой и поносом. Яд оказался залежавшимся.

— Так, — сказал Дядя Коля, вставая из-за стола, — пора и честь знать. Обговорили мы, кажись, все, если фашисты сунутся к нам — встретим. А ты, Иван, — обратился он к Плешкову, — сапоги доставай.

— Клянусь, Дядя Коля, — горячо проговорил Плешков, — вот не я буду, если завтра же сапоги или ботинки не достану своему командиру.

— Ну, смотри, — проговорил Дядя Коля, — завтра или послезавтра приеду проверю.

Поздней ночью Дядя Коля, обговорив и утвердив план совместных действий на случай нападения врага, отбыл в свой отряд.

А наутро по всей бригаде димовцев распространился слух: Хатагову Москва присвоила новое звание. Дело в том, что ночью была сброшена с самолета почта. В специальном мешке, на котором было написано «лично Юсупу», партизаны прощупали сапоги, френч с погонами и, как они уверяли, генеральские лампасы на бриджах.

Прежде чем посылку доставили в командирский блиндаж, люди по каким-то каналам успели распространить слух по всей бригаде. Куда ни ткнешься — всюду один и тот же разговор: Москва прислала комбригу новую военную форму и новое звание. Появились у партизанских костров «очевидцы», которые уверяли, что видели Хатагыча в генеральской форме. «Сапоги хромовые, блестят, как зеркало, кожаный реглан, серая каракулевая папаха, а на папахе красная лента, как у Ковпака. А еще в посылке был бочонок с коньяком, маленький такой, ну, литров на пять», — уверяли «очевидцы» и, сообщая подробности, делали вывод, что не самогоном же обмывать генеральское звание.

Когда эти слухи дошли до Хатагова, он вызвал Ивана Плешкова и спросил:

— Признавайся, твоя работа?

— Смотри в самое сердце, Дядя Ваня, то есть Юсуп, ни слова нигде не проронил! — отвечал тот, рванув на себе рубаху и обнажая грудь, чтобы командир «заглянул в сердце» своего адъютанта и поверил ему.