Пламя и шелк - [20]

Генрих Дифенталь нарочито громко откашлялся, чтобы сдержать нарастающее в зале недовольство.

– Лукас Кученхайм, я призываю вас сделать заявление здесь и сейчас. За преступление, подобное тому, в чем вы обвиняетесь, согласно закону предусмотрена смертная казнь.

Лукас слышал, как вскрикнула и начала отчаянно рыдать его мать. Эти звуки терзали его душу сильнее, чем если бы его резали ножом. Дифенталь смотрел на мать Лукаса, и в его взгляде проскальзывало человеческое сочувствие. Затем он продолжил:

– Если вы признаетесь и искренне раскаетесь в содеянном вами, возможно, мы изменим такое строгое наказание.

– Я не совершал этого. – Лукас попытался инстинктивно свести руки перед грудью, как в молитве, однако лязг кандалов на руках напомнил ему, насколько он беспомощен. – Я не знаю, почему Вероника обвиняет меня в этом. Мне не в чем упрекнуть себя относительно этой особы. Мое поведение никогда не было безупречным, но я никоим образом не причинял ей вреда.

– Поверьте же ему во имя Бога, – взмолилась его мать, захлебываясь слезами. – Мой сын не соблазнял никого и точно никого не насиловал. Я умоляю вас, милостивые господа, вы же знаете его.

– Хедвиг Кученхайм, именем суда присяжных я призываю вас к порядку. – Герберт Хорст сначала гневно посмотрел на Лукаса, затем строго, но одновременно по-дружески, на Хедвиг. – Если вы не успокоитесь, мы будем вынуждены удалить вас из зала суда.

Это предупреждение привело только к тому, что Хедвиг разрыдалась куда сильнее, правда, теперь она делала это почти беззвучно.

Лукас сжал кулаки еще крепче. Тот факт, что его здесь все хорошо знали, вряд ли сможет помочь. Рудольф Офферманн тоже заседал в коллегии присяжных. Его облепленные дерьмом сапоги и специфический запах свидетельствовали о том, что он еще совсем недавно убирал никак не дружественный подарок с крыши своего сарая.

Заместитель главного судебного заседателя Дифенталь начал кривить губы, поняв, что Лукас не собирается ни в чем признаваться.

– Ну, как хотите. Если вы упрямитесь и, очевидно, не осознаете всей тяжести вашего преступления, мы переносим заседание на обед завтрашнего дня. И завтра вы вновь будете представлены суду присяжных и наместнику, который специально прибудет на заседание. Вы будете допрошены в более суровых условиях терриции[5]. – Глаза Дифенталя превратились в узенькие щелочки. – Я полагаю, вы знаете, что это означает. Если нет, я обязан вам объяснить: вы будете допрошены в пыточной камере, где будут находиться орудия пыток, которые в особо тяжелых случаях позволено применять палачу для получения правдивой информации. Если вида этих инструментов окажется недостаточно, мы, следуя букве закона, обязаны будем подвергнуть вас пыткам.

Лукас сглотнул тяжелый комок в горле, когда его мать снова закричала. Судебные приставы, до этого выдворившие из зала Клетцгена, вновь строго потребовали от нее либо замолчать, либо покинуть зал суда. Это все не может быть правдой. Его подвергнут пыткам? Из-за преступления, которого он не совершал? Ему было страшно, так страшно, как никогда еще в жизни не было. Он развернулся и стал искать взглядом в зале своего дядю.

Тот сидел в первом ряду, скрестив руки на животе, лицо его выражало смесь эмоций, состоящих из ужаса, гнева и недоверия. Поймав взгляд Лукаса, он выпрямился.

– Говори же, мой мальчик! Ты что, действительно хочешь довести до того, чтобы на тебе испытали орудия пыток? Время глупых детских шуток прошло, Лукас.

Кученхайм вздрогнул как от удара. Он понял, что даже дядя не верит в его невиновность. Рыдания матери пронзали мозг. Он медленно развернулся к судебным заседателям, устремившим свои взоры на него.

Герберт Хорст нетерпеливо барабанил пальцами по крышке стола.

– Ну, обвиняемый, вы передумали? Сегодняшнее признание спасет вас от очень неприятного допроса завтра.

– Я не могу признаться в том, чего не совершал. – Лукас сжал руки в кулаки. – У Вероники должна быть причина, по которой она меня обвиняет.

– В своей юношеской дерзости вы, вероятнее всего, проигнорировали границы сопротивления, Лукас Кученхайм. И, в конце концов, вы известны всем отнюдь не спокойным нравом. Бесчисленные драки в тавернах и куча других ваших проступков говорят не в вашу пользу. Вы же не будете этого отрицать? К тому же до сегодняшнего дня именно этот суд уже не раз приговаривал вас к соответствующим денежным штрафам.

– Но я бы никогда не совершил насилие над девушкой, – защищался Лукас. – Такие вещи бесчестны и мне бы никогда не пришли в голову.

– Бесчестны, действительно. – Присяжный мрачно кивнул и обратился к стоявшим у двери стражам. – Отведите его в камеру. Счет за его содержание и питание мы выставим Хедвиг Кученхайм. Завтра в обед допрос будет продолжен в камере пыток.

Глава 7

Райнбах, 16 июля 1673 года

Мадлен пыталась вслушиваться в монотонную проповедь викария и в какой-то момент почувствовала странное покалывание в затылке. Она настолько разнервничалась, что едва сдерживалась, чтобы не обернуться, однако затем взяла себя в руки, сохраняя самообладание. Кто-то за ней наблюдает, в этом она была твердо уверена, и это не мог быть Петер, потому что тот сидел несколькими рядами ближе к алтарю на противоположной от прохода стороне. Его исполненный благоговения взгляд был устремлен вперед.