Пламенная роза Тюдоров - [8]

Мы с Робертом Дадли знакомы с детства, я влюблена в него с восьми лет; и я, даже не попытавшись узнать, так ли это на самом деле, охотно приняла на веру его слова о том, что они с Эми – чужие друг другу люди и что их любовь угасла много лет назад. А даже если бы и попыталась – разве смогла бы расстаться с ним, отпустить к ней? Разум говорит «да», а сердце говорит «нет». И вот передо мной лежит женщина, погибшая вследствие игры, что вели мы с Робертом, из-за нашего страстного флирта, бесконечной погони и безудержного танца, от которого кругом шла голова, но в конце концов… победила смерть, забрав жизнь невинной и беспомощной леди, столь же неразумно, как и я, любившей Роберта Дадли, но имевшей на это чувство гораздо больше прав, будучи его законной женой.

Мы составляли треугольник, на вершине которого стоял Роберт, а мы с Эми – по сторонам, выступая в этой пьесе лишь на вторых ролях и держась за руки в нижней части получившейся сложной фигуры. Будь я добрее, протяни я тебе руку дружбы, Эми, как бы ты поступила тогда? Протянула бы руку в ответ или же оттолкнула бы ее из страха, от злости или обиды? Теперь, когда уже слишком поздно что-то менять, я так хочу встретиться с тобой лицом к лицу – с живой, здоровой женщиной, а не с хладным трупом – и коснуться твоего подбородка, заглянуть в твои глаза, сияющие от слез, как изумруды, и сказать: «Не бойся меня, Эми. Я никогда не хотела тебе зла». Если бы мне выпал шанс пережить заново эти годы, смогла бы я перебороть свои ревность, гордыню и самолюбие? А ты – смогла бы позабыть обиды, поверить мне и принять мою дружбу? Это еще один вопрос, ответ на который мы никогда не узнаем, равно как и причину таинственной твоей смерти в тот день, когда тебя нашли у подножия лестницы. Сбросили ли тебя со ступеней, или же твоя смерть была тихой и мирной? Узнаем ли мы когда-нибудь, что случилось с тобой на самом деле?

Глава 1

Эми Робсарт Дадли Деревня Камнор близ Оксфорда, графство Беркшир, воскресенье, 8 сентября 1560 года

От горячей воды в ванне поднимались клубы пара, лаская мое лицо, словно теплые, нежные ангельские крылья, и забирая все мои силы. Я витала в облаках, застыв на грани сознания, голова чуть кружилась, и мне казалось, будто стоит мне попытаться подняться – и я не удержусь на ногах. Часть меня хотела поддаться чарам Морфея, манившего меня все чаще в последнее время, погрузиться в тревожный сон и никогда больше не просыпаться. Теперь каждый раз, когда я засыпала, мне снилось, будто я сижу в лодке, уносимой в море прибоем, и бечевка, которой мое хлипкое суденышко было привязано к берегу, натягивается все сильней и сильней. Иногда это пугало меня, порой мне и вовсе не было до этого дела, я поворачивалась к берегу спиной, устремляла взор к горизонту в предвкушении плавания и оставляла позади все свои горести и невзгоды. Откуда-то из глубин моего желудка подступала тошнота, похожая на змею, свернувшуюся клубком и пробуждающуюся от сна.

Морская болезнь вступала в свои права медленно, давая о себе знать постепенно, а не внезапно, как это происходило обычно, когда я вынуждена была срочно бежать за тазом, который сейчас мне едва ли удалось бы найти. Но дорогой моей мистрис Пирто, прослужившей мне верой и правдой все двадцать восемь лет моей жизни, вначале нянюшкой, затем в качестве дуэньи, а после – снова нянюшкой, я ничего не скажу – это лишь расстроит ее, ведь она так искренне печется обо мне; мой неудачный брак и сильно пошатнувшееся здоровье стали причиной появления многих морщин на ее излучающем доброту и заботливость лице и серебристой седины в волосах.

Лежа в ванне, я видела небо, темное и беззвездное, через высокие арочные окна – еще одно напоминание о том, что давным-давно здесь жили монахи. Они поселились в этом месте двести лет тому назад, а может, и больше, незадолго до того, как король Генрих приказал закрыть все монастыри и обрек их обитателей, привыкших к уединению, на скитания в сложном, пугающем и зачастую недобром мире. Прежде чем Камнор выкупили, мои ныне просторные покои были разделены на две скромные и тесные кельи, в которых помещалось лишь самое необходимое – узкое ложе, твердое, как доска, ночной горшок и распятие, висевшее над изголовьем, дабы напоминать о том, что Господь видит все. Иногда я будто наяву вижу призрачные очертания снятых со стен крестов, оставшиеся в памяти бывшей обители. Несмотря ни на что я улыбаюсь и заливаюсь краской при мысли о том, что ложе монаха могло стоять прямо на том самом месте, где я сижу сейчас, обнаженная, в своей ванне.

Уверена, простым жителям этого места моя привычка вставать затемно, чтобы принять ванну, кажется необычайным чудачеством – вроде всем известного обыкновения возлюбленной французского короля купаться в бадье с измельченной клубникой, чтобы сохранить прославившую ее красоту. Многие, верно, уже считают меня женщиной эксцентричной и сумасбродной. Но утренняя ванна в окружении мерцающих свечей, пока весь мир еще спит, так умиротворяет меня, что, несмотря на наготу, я даже сама себе кажусь менее уязвимой, чем обычно.