Пламенная роза Тюдоров - [50]

.

К этому наряду портной хотел сшить самый длинный шлейф из всех, что я видела, и украсить его весь павлиньими перьями, кружевами, бусинками из черного янтаря и алмазной пылью. К такому роскошному убранству полагался головной убор, украшенный также павлиньими перьями, маска и веер из павлиньих перьев – на случай, если в Лондоне мне придется посетить бал-маскарад. Для самого же путешествия мне был необходим туалет более практичный, но не менее элегантный, так что он приготовил для меня пышную юбку и расширяющийся книзу жакет из серого бархата, украшенный серыми жемчужными пуговицами и тончайшим серебряным кружевом и вышивкой. К такому костюму, по словам мастера Эдни, подошла бы серебряная сетка для волос, серые кожаные перчатки, отделанные серебряной нитью, сапоги с бахромой и крошечная круглая шляпка с перьями и парой нитей серого жемчуга, которые доставали бы мне до подбородка. Я не хотела обижать портного, стремящегося добиться наилучших результатов, но сразу представила, до чего же неудобна будет такая конструкция. Кроме того, он хотел сшить мне роскошную амазонку с золотыми пуговицами и изготовить бордовую шляпку с перьями, цвет которой напоминал бы ржавчину, – на случай, если мне угодно будет прокатиться верхом. Золотые пуговицы, что мастер Эдни выбрал для этого туалета, были выполнены в форме восхитительных сердечек, а пучок роскошных пятнистых перьев на моей шляпке должен был поддерживать золотой любовный узел.

Мы с мастером Эдни от души веселились во время примерок: он был необычайно живым и разговорчивым человеком, который любил красивую одежду ничуть не меньше нас, женщин. Кстати, иногда я и вовсе забывала о том, что передо мной – мужчина, я общалась с ним легко и непринужденно и могла доверить ему любые свои тайны. Со своей лысой макушкой и оставшимися на висках седыми волосами он походил на невысокого благочестивого священника, к которому все ходили на исповеди, а не на известнейшего столичного портного. Впрочем, веселые и игривые ямочки, появлявшиеся на его щеках, когда он улыбался, тут же развеивали первое впечатление и заставляли позабыть о его сходстве с какими бы то ни было священнослужителями. А каким добрым человеком он был! И каждый его наряд был настоящим произведением искусства, он ни разу не допустил небрежности в работе. Он хотел, чтобы каждое украшение на наряде выглядело безупречно и нравилось требовательной заказчице. Достаточно было лишь подать ему идею, бросить одно лишь слово – скажем, «бабочки», и он тут же начинал творить; результаты же были удивительными и всякий раз превосходили все ожидания.

Из всех платьев, что сшил мне тогда мастер Эдни – а их набралась целая гардеробная, – моим любимым был туалет из сине-зеленого и белого шелка, расшитый золотыми и серебряными ракушками, напоминавшими мне о тех волшебных неделях, что мы с Робертом провели в Хемсби сразу после нашей женитьбы. Платье было сплошь покрыто узорами из морских гребешков и украшено серебряным и золотым кружевом. В особый восторг меня привела верхняя юбка ярко-розового цвета и подрукавники, расшитые раковинами сердцевидок, которые прекрасно подходили к этому наряду. Эти три цвета – сине-зеленый, ярко-розовый и белый – идеально сочетались друг с другом. А ювелир, работавший вместе с мастером Эдни – они, кажется, уже давно дружили и даже жили в Лондоне в одних апартаментах, расположенных прямо над их лавками, – прислал мне к этому туалету нити жемчуга, перемежающегося с золотыми ракушками. Я была вне себя от счастья, потому как думала, что столько чудесных платьев за один раз мне сошьют только в качестве моего приданого, но это… это было почти как второе приданое, и я дождаться не могла, когда Роберт увидит меня во всех этих невероятных нарядах!

Глава 11

Эми Робсарт Дадли Лондон, улица Стрэнд, Даремский дворец, май 1553 года

По дороге в Лондон меня все время тошнило от страха. Много раз я кричала носильщикам «Стойте!», свешивалась с носилок, и милая Пирто держала мои волосы, пока меня беспощадно рвало на обочину. Или же я выпрыгивала из портшеза и бежала в ближайшие кусты, где поспешно подбирала многочисленные юбки, чтобы не испачкать их рвавшимся наружу содержимым моего желудка.

Как только мы прибыли в город, я задрожала и спряталась за пологом, боязливо прижавшись к Пирто, которая как только могла пыталась меня успокоить. Я ежесекундно помнила о многочисленных опасностях, которые поджидали меня за пологом этого портшеза, – о шуме, омерзительном зловонии, уличных торговцах, зычно расхваливающих свой товар, ворах, попрошайках и женщинах легкого поведения, ставших воплощением моих ночных кошмаров.

Я положила голову Пирто на колени, и она всю дорогу гладила меня по волосам и нашептывала: «Все в порядке, милая, Пирто рядом. С твоей головы и волосок не упадет!»

Когда мы уже были почти на месте, я расправила плечи и утерла слезы, Пирто поправила мою прическу, покрыла мои волосы серебристо-серой жемчужной сеткой и водрузила мне на голову шляпку. Я, чрезвычайно взволнованная, выглянула из-за полога. Никогда не понимала, почему все так рвутся в Лондон. Как кому-то могут нравиться эти шум, суматоха и вонь большого города, когда можно наслаждаться деревенским чистым, свежим воздухом, синим небом и зеленой травой, которая красотой превосходит лучшие изумруды? А эти чудные полевые цветы, живые самоцветы, которые ничем не уступают твердым, блестящим, холодным как лед бриллиантам, на которых помешаны все леди и лорды королевского двора! Я в жизни не видела опалов прекраснее живых нарциссов, или аметистов, хоть отдаленно напоминающих лиловые фиалки, или перлов, затмевающих белизной первые подснежники. От одной только мысли об этих цветах меня охватила тоска по дому – ведь я так любила лежать на цветочной поляне, которая казалась мне мягче пуховой перины, ароматнее льняных простыней и бархатных покрывал; лежать там для меня было все равно что нежиться на ложе самой матушки-природы.