Пламенная роза Тюдоров - [24]

Моим размышлениям вдруг помешал шумный спор, разгоревшийся за дверью. Пирто тут же поспешила прекратить шум, а я поднялась и вышла вслед за ней в длинную галерею, где, проникая через арочные окна, неясные солнечные лучи играли на холодном каменном полу, тщетно пытаясь согреть его, словно пылкий любовник – равнодушную к нему деву.

– Что за нелепость? – возмущалась мистрис Одингселс, размахивая запиской, которую я отправила ей поздно вечером накануне, велев отдать хозяйке сразу, как только она проснется.

Ее груди сотрясались от кипучей, безудержной и нарочитой ярости так сильно, что я даже стала опасаться, что они разорвутся, как пушечные снаряды, прямо в слишком туго затянутом лифе ее бордового платья. Стоило мне появиться в галерее, она отступила назад и наградила меня испепеляющим взглядом.

– Воскресенье – это день Господень, леди Дадли, и все богобоязненные дети Его должны оставаться дома и возносить Ему молитвы, читая Библию, а не на ярмарке развлекаться! И уж тем более негоже нам, дворянам, в такой день шататься праздно вместе с простолюдинами, завсегдатаями подобных торжищ! Уверена, без их громкой и грубой ругани, пьяных дебошей и прочих ужасов не обойдется даже сегодня! – С этими словами она брезгливо наморщила нос, как будто одна только мысль о народных гуляниях смердела, словно корзинка, доверху наполненная тухлыми яйцами.

Ее лицемерная нотация взбесила меня так, что я едва не сказала ей, что если она так сильно обеспокоена соблюдением заповедей Господних, то ей самой не стоило бы надевать в воскресный день платье со столь низким корсажем. Но я слишком устала, чтобы стоять здесь, а препираться, подобно курицам, дерущимся за единственного петуха в курятнике, было ниже моего достоинства, так что я решила не обращать на нее внимания.

Мистрис Форстер презрительно фыркнула, поправила изумрудно-желтый лиф своего нового платья, спрятала светлый локон, выбившийся из-под отороченного кружевом белого льняного чепца, и напустилась на лицемерку:

– Можешь смотреть свысока на всех и строить из себя образец благочестия сколько хочешь, Лиззи Одингселс, но лично я посещала деревенские ярмарки всю свою жизнь, и большинство из них устраивались именно по воскресеньям. И знаешь что? Я радовалась, как ребенок, несмотря на то что я – не менее знатного происхождения, нежели ты. И тебе все равно гореть в аду за то, что ты стала подстилкой моему мужу, не важно, ходишь ты на ярмарки или же остаешься дома хоть с целой стопкой Библий!

С этими словами она задрала нос и, взмахнув желто-зелеными юбками, отправилась искать своих детей, чтобы принарядить их перед тем, как отправиться на ярмарку, довольная тем, что ей удалось поддеть мистрис Одингселс. Я нисколько не сомневалась, что еще очень долго она будет кипеть от злости, словно забытый на плите чайник, упоминая при каждом подходящем случае о том, как весело ей было на ярмарке, в то время как некоторые лживые лицемерки со слишком высоким мнением о себе остались скучать дома.

– Мистрис Одингселс права, воскресенье – день Господень, – торжественно, словно судья, выносящий приговор, провозгласила одетая во все серое седовласая мистрис Оуэн, выделяя интонацией каждое слово так, словно оно было тяжелым, как гранитная плита, – и в день этот должно предаваться размышлениям и молиться. Вернувшись из церкви, я запрусь в своих покоях и проведу оставшуюся часть дня за чтением Библии.

– Нет, вы должны уйти! – стала настаивать я, переводя обеспокоенный взгляд с одной женщины на другую и пытаясь всеми силами побороть в себе желание упасть на колени и умолять их выполнить мою просьбу.

Мистрис Оуэн, уверена, мне не помешает, но вот провести этот день в компании мистрис Одингселс мне бы совсем не хотелось. Я жаждала мира и покоя, тишины и уединения, чтобы никто не подсматривал за мной и не навязывал свое общество, когда я не хочу никого видеть. Знаю, если она останется дома, то совсем скоро устанет пребывать наедине с собой и будет искать общения хоть с кем-нибудь, даже со мной. Эта женщина сядет за один стол и выпьет чарку хоть с самим Сатаной, если он согласится скрасить ее одиночество, пусть и на полчаса.

– Обещаю, вы отлично проведете время, и никому такая прогулка не повредит! Я тоже частенько бывала на воскресных ярмарках, и душа моя осталась такой же чистой, как и прежде! И там нет неотесанных грубиянов и жуткой толпы, которой вы так боитесь. Простые люди веселятся, и большинство из них хорошо воспитаны.

Мистрис Оуэн обернулась и уставилась на меня своими ледяными глазами, взгляда которых я не могла вынести, не содрогнувшись. Ее голос дрожал от презрения, когда она обратилась ко мне:

– Вы смертельно больны, леди Дадли, вас покинул законный муж, обрекая тем самым на смерть в одиночестве от неисцелимого и нестерпимо болезненного недуга, а сам отправился ко двору, чтобы танцевать и прелюбодействовать там с королевой. Насколько мне известно, моя благочестивая леди, о вас и слова доброго никто в Камноре не скажет, равно как и о вашем супруге. У вас нет собственного дома, а здесь вы – лишь гостья, так что же дает вам право приказывать здесь или же утверждать, что Господь наш не накажет вас за все грехи, что вы совершили, и за все посещения воскресных ярмарок?