Пламень - [29]

— Ага! Сволочи, мать бы… — крутился и брызгал

слюной перед ними рассвирепевший помещик. — Признавайтесь?

— Мы ничего не знаем… Помилуйте… — мялась толпа.

— Заговор?.. Мятеж?.. Сотру в порошок? Законопачу! Загоню дальше солнца!.. Говорите, где эта шкуреха?.. Людмилка-то?.. Чтоб сейчас была мне представлена!..

Чтоб сейчас, мать бы… А не то — позакатаю!.. И… Крутогоров этот…

Но мужики, глядя в землю и откашливаясь, мяли в руках шапки понуро.

— Нешто мы знаем?..

— Чтоб сейчас!.. Шкуреху, и Крутогорова этого самого… Ну! Марш! — командовал Гедеонов.

Вдруг из толпы мужиков юркая вынырнула, суглобая попадья с бледными и синими кругами у глаз, повела густыми черными бровями, вскинутыми, словно крылья. Топнула ногой, глядя исподлобья на Гедеонова.

— Это я была! Ну? Я буду и ответ держать.

— Варвара… — шарахнулись мужики. — О, Господи!.. Черт с младенцем… Связались же!

Гедеонов, пряча глаза, остолбенелый, звенел шпорами. Мычал, мотаясь по подворью:

— М… м… И ножом, значит… М-меня?..

— И ножом, значит, — развела Варвара руками. — А то как же?..

— За что, мать бы… — гремел шашкой и ежился Гедеонов. — Ах ты, стерва!..

— За то… — подступила Варвара к балкону, стуча себя в грудь. — Кровь мою кто пил?.. Ты! Ты?.. А в церкви под алтарем шабашит по ночам — кто?.. А невесты отчего сходят с ума?.. Кто их бесчестит?.. Ты?.. Ты-ы?.. — хрипела она. — Бери меня!.. Ну! Бери! Вешай меня! Бей!

Гедеонов, ошеломленный, опрокинутый, крутясь и сжимая кулаки, шмыгнул за стеклянную дверь дворца. Тонкий долетал оттуда до толпы гнусавый голос его:

— В гроб уйду, а не забуду стерве! Законопачу! Загоню дальше солнца, мать бы…

Мужики трясли бородами свирепо. Гулко, норовя, чтоб услышали гости и челядь, лаялись:

— Рвань… Костоглот, сукин сын!.. Кровопиец!.. А еще генералом прозывается…

И, окружив Варвару, пытали ее миром:

— Так, значит, шабашит?.. Под церковью-то?..

— Шабашит, милые… — крутила головой попадья зловеще и загадочно. — Шабашит, враг.

Но мужики знали и без нее, что шабашит.

V

Гедеонов — князь тьмы. Древние сбылись, седые пророчества. Мать Гедеонова — тайная дочь царевны и Тьмяного. И зачат был ею сын ее от демона, ходившего по ночам и делившего с ней ложе черной, запретной любви.

Потому-то Гедеонов и колдовал на огне и мраке, справляя шабаши то в храмах, то на кладбищах…

В молодости Гедеонов каверзничал и шабашил на миру открыто. Проникал в тайники царские. Неведомыми какими-то гарями опутывал властительниц-женщин. Сам становился властителем. Деньги и власть текли к нему сквозь стоны спален. Потом он уже покупал актрис, молодых жен чиновников, публичных девок, девственниц — прямо на улице и неистовствовал люто.

— Деньги — все! — говаривал он. — За деньги, за золото можно купить самого черта с его войнами и мятежами. С красавицами и ведьмами!

И дрожал, точно в лихорадке, заслышав звон золота. Пресыщенный властью над властителями, откровенничал перед приближенными.

— Я — царь страсти, а страсть — владычица жизни. Древние это знали лучше нас, но они были глупы: искали внешнего, а не подспудного успеха. В Египте, в Греции, в Риме владыки царствовали и пытали публично силой каких-то законов. Настало время владеть миром подспудно — при помощи страсти, денег и лжи. Да, лжи! Ложь — спутница страсти. Деньги — спутники лжи. Это — мои орудия. Гм… Ого! Весь мир мне, благодаря им, подвластен. Я как бы держу в руках мировую историю. Женщины — властительницы глупых…. Я, умник, — властитель женщин. Попробуй кто-нибудь мне прекословить. Земля задрожит от взрывов. От войн! От голода! От мора! Да здравствует страсть, царица жизни! И я, ее рыцарь, — скрытый царь над царями!

Когда же «рыцарю» напоминали о гневе толпы, о мщении — он издевался в ответ строго:

— Революция — это власть, плюс страсть, плюс… Так чего ж мне бояться революции?.. Скорее наоборот.

И дивились все его всемогуществу, размаху, дерзновению. Возносили ему хвалу. А он неистовствовал. Правил скрыто правителями, проповедовал, учил, благотворительствовал. То есть благотворительство это заключалось в том, что он заманивал в дворец-тайник женщин, девушек, девочек, мучил их там до крови. В живых гробах, — до темного ужаса. Точно свершал дьявольский какой-то обряд.

Устав, хохотал, хохотал от скуки.

Надоедали измученные, уродливые, уличные. И жаль было денег и сил — сил мучителя. О, праведник страсти! Местью, угрозами, звериной своей красотой, молодостью — добивался он любви непогрешимых: так завербовал вот и эту последнюю свою жертву-страсть, мученицу благочестия — княгиню (а потом и ее дочь — свою дочь?).

"Святое семейство". Надо же душу этой планеты освятить ложью, пусть боготворит ложь толпа! Ложь-мать правд. Ложь — одна, единственная и неповторимая, а правд — тысячи. И что ни человек — то новая правда.

* * *

Дед, прознав про какую-то уж жуткую каверзу праведника, отрекся от него. Отреклась и мать.

Отобраны были у Гедеонова дедовские особняки, фабрики, имения, заводы. Мать оставила ему одно только Знаменское.

— Подковал меня старый черт, мать бы… — изливал душу Гедеонов сам перед собой. — Без денег — какая это к черту жизнь?.. Зарез! Зарез!