Плагиат (Исповедь ненормального) - [49]

— Хорош пьётся, — заметил Гусев и взял в руки бутылку: — «Havana Club Reservo» — прочёл он на этикетке. У нас какой-то невкусный продаётся.

— Это хороший ром. Пятилетней выдержки. И стоит пять долларов. А трёхлетний, «Havana Club Silver Dry», который у нас продаётся, три доллара.

— Логично.

— Из него здесь делают коктейль «Дайкири».

— Знакомое слово. Надо попробовать.

— Есть ещё семилетний, «Havana Club Anejo», такой тёмный, как кофе. На десятку тянет.

— Как ты тут успел всё разведать. Наливай, не умничай.

Гусев и Кварцхава выпивали не в первый раз и ощущали себя почти на равных. Первый был командиром, второй — замполитом. В неформальной обстановке они называли друг друга Витёк и Гога.

Слева виднелась площадь Революции; в тени у колонн стояли вызывающе одетые дамочки всех оттенков. Кожа у них развратно лоснилась, «одежда» не прикрывала, а наоборот подчёркивала всё манящее и выпирающее. Хотя полицейских в Гаване казалось больше, чем самого населения, проститутки чувствовали себя вольготно.

— А что здесь бабы? — поинтересовался Гусев. — Тоже платить надо?

— Обязательно. Практически все женщины — проститутки. Все-все. Замужние, партийные, врачи, педагоги, герои революции. Абсолютно с любой можно договориться, это я точно знаю.

— Откуда ты всё знаешь?

— Знакомый возил сюда оркестр баянистов.

— А, ну да. Вы же такой народ, везде побывали.

— А допустим, эта… ну эта наша… одуванчик…

— Кончитта? Даст. Я уверен. Если не за деньги, то по работе. Они же все пишут.

— Оперу?

— Оперу. Опер велел всем писать.

Они радостно рассмеялись старой избитой шутке.

— Сигару хочешь?

— Не.

— А я люблю. Здесь лучше курятся. В Питере не так. «Мальборо» хочешь?

— Давай.

Закурили, некоторое время помолчали. Совсем стемнело. На улицах зажглись фонари. Стол на балконе освещал свет из комнаты.

— Слушай, Витёк, — заговорил Кварцхава серьёзно. — Надо поговорить.

— Говори.

— Надо решить творческую проблему. В смысле, как развиваться дальше.

Гусев и сам об этом думал. Через три месяца придёт Горбачёв и начнётся перестройка. Все, у кого есть имя, ломанутся собирать чёс по стадионам. А на «маленьком плоту» далеко не уедешь. Нужно было готовить что-то забойное. Но только не рок. В девяностом он умрёт окончательно. Что-нибудь прикольное, для одноклеточных.

— Давай, давай, говори, что думаешь. Гога, твоё мнение для меня решающее. А потом я скажу.

— Понимаешь, Витёк, нас критикуют за безыдейность. Со мной говорили. Они хотят песен для комсомола, для праздников… Идеология. Хотят, чтоб мы были такие правильные… Тогда всё для тебя. Телевидение, радио, пластинки, поездки… Всё для тебя. Для нас.

— Всё сказал?

— Так и знал, что будешь упрямиться.

— А я ведь не упрямлюсь. Я не девушка. Я знаю, что ты всё равно уболтаешь. Дело-то не в этом. Я согласен. Всё правильно. Один момент не вписывается. Через три месяца никакой идеологии не будет. Там, в партии, готовится перестройка. Почти капитализм, НЭП. Никакой политики, никаких ставок: греби за выступление сколько хочешь. Только плати налоги.

— На солнце перегрелся?

Гусев молча налил, и они выпили.

— Гога, ты меня уважаешь?

— Допустим.

— Тогда траст ми. Айл би бэк. Смотрел «Терминатор»? Ты Кварц, а он Шварц. Будет губернатором, между прочим. А ты будешь ме… медимагнатом. Если — просечёшь — вовремя — обстановку. Траст ми, Шварц… Кварц.

Кварцхава был умён и проницателен, иначе он никогда бы не стал медиа-магнатом. И он понял, что пьяный Витёк действительно что-то знает. И он заволновался. Скорее приятно, чем тревожно.

— Погоди, что ты знаешь? Откуда?

— А! Поверил. Ну, допустим, просочилось из верхов. А Тамара Леонардовна мне намекнула. По дружбе. Я ей почти сын. Она хочет, чтобы у нас с Телей всё было хорошо. Понял?

Звучало правдоподобно.

— Ладно. Утро вечера мудреней. Трезвый подтвердишь?

— Подтвер… дю… ду… жу. Как развезло. Жарко, градусов тридцать. А что, одуванчик тоже в нашей гостинице живёт?

— В нашей, в нашей…

— Давай, неси, вторую, из холодильничка. Позвони, чтоб пришла.

— Серьёзно?

— Давай, давай, действуй.

Кварцхава ушёл и вернулся с запотевшей бутылкой. Вид у него был задумчивый и слегка ошарашенный.

— Придёт?

— Что?.. А, да. Куда денется. Я же говорю, они все…

— Так что, какую программу будем делать? А, Гога? Просто пофантазируй. А вдруг.

— Если так, совсем другое дело. Надо подумать.

— Ну, чего, как?

— Так… дискотечнее. Просто и ритмично. Без стихов. Так, какая-нибудь глупость. Чем проще, тем лучше.

Гусев вдруг понял, что именно надо. Он огляделся и в нетерпении зашевелил пальцами:

— Гитару…

— Рояль в двух шагах.

— Да? Я не заметил.

Они зашли в номер. Действительно, там стоял рояль. Белый с золотом. Чёрный рояль Гусев бы заметил профессиональным глазом, а этот среди дворцового убранства, заставленный цветами, принял за мебель. Сел, открыл крышку.

— Готов? Держись крепче.

Кварцхава поставил два стакана на крышку, поднял свой, стряхнул пепел с сигары на балкон, отпил и кивнул. Гусев ударил по клавишам и задал бодрый ритм типа «ун-ца ун-ца». Запел:

Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже.

Ты целуй меня туда, где не стыдно никогда…

И дальше, в таком духе, перебором слов.