Плачь, влюбленный палач! - [6]

— Древко знамени у нее в руках, дура ты сексуально озабоченная. Древко, ясно? Это же бывший пионерлагерь, — пояснила я. — Наш институт его у какого-то ЖУ или РУ выкупил. За гроши.

— А они, — Сонька вновь кивнула в сторону пионеров-инвалидов. — Вам с головами достались или без?

— Да что ты прицепилась! — разозлилась я. — Топай давай.

Сонька хмыкнула и потопала.

Шли недолго. Буквально через пару минут бравурный марш врезался в наши уши, а глаза ослепил яркий свет автобусных фар. Тут же мы увидели добротное кирпичное здание в два этажа, с выкрашенными в яркий цвет оконными рамами, крутым крыльцом, колоннами, поддерживающими мощный козырек и бодрым полу стертым лозунгом под самой крышей «Пионер — всем пример!»

— Пришли, — сказала я, хотя подружки и без меня это поняли.

— Ну-с, — бодро молвила Сонька, оглядывая площадку перед столовой. — Где потенциальные женихи?

Мы пожали плечами и тоже уставились на группу толкущихся у крыльца людей. Надо отметить, народу было не так уж и много, человек 40. В основном, свои. Только у самой двери кучковалась компашка незнакомых мужиков, в количестве 4 штук.

— А где обещанные биатлонисты? — недовольно буркнула Сонька, щурясь на многоцветную толпу.

— Не приехали еще. Наверное.

— Зато банкиры приперлись, — объявила Ксюша, кивнув на незнакомцев в авангарде. — Смотрите.

Мы посмотрели и прыснули, потому что вся четверка дружно вынула свои мобильники, потыкала на кнопки, после чего тупо на них воззрилась.

— Не берут здесь телефоны. Вышка далеко, — звонко и громко, чтобы ее услышали, сказала Сонька. А после того, как мужики синхронно обернулись, она кокетливо улыбнулась и тряхнула помпоном. — Здрасьте.

Банкиры кивнули и расплылись в улыбках. Мы ответили тем же. Тут в рядах нихлоросвких дам раздалось шипение: «Вечно это Володарская выставляется, специально на автобус опоздала, чтобы к себе внимание привлечь!». Я фыркнула и с гордой миной врезалась в толпу.

О! Да тут одни знакомые физиономии. Вот Серега стоит, наш программист. Худенький, маленький, но с таким огроменным уровнем мужского гормона в организме, что, даже свежевыбритый, он поражает всех своей синеватой щетинистостью. Вот два неразлучных друга — Лева Блохин и Юра Зорин. Оба огромные, лохматые, холостые и до неприличия чудаковытые. Первый, блондин, с широченными плечами и руками грузчика, трудится научным сотрудником в лаборатории, а второй, необъятный, кудреватый брюнет с лопатообразной бородой, числится программистом в нашем отделе. Блохина природа наградила ангельским терпение, добродушием и нежным характером (именно таким, какой бы понравился моему Геркулесову), а Зорина блестящим умом и луженой глоткой. Этот шарообразный компьютерщик вечно исполнял оперные арии, даже когда его об этом не просили: например, сидя на унитазе, он неизменно громко (что слышно было даже в женском туалете) выводил «Что наша жизнь — игра!».

Рядышком, опустившись костлявым задком на свой баул, коротал время Суслик — Миша Суслов, трижды разведенный инженер. Он был очень активным — ездил на все тур слеты, соревнования, концерты художественной самодеятельности — надеясь, найти-таки свою половину. Совсем по другой причине прибыли на турбазу мои коллеги Санин с Маниным (два закадычных друга, почти брата), это примеривались, что бы украсть. У них дня не проходила без экспорпреации государственного имущества. А вот скучающий неподалеку Сеня Уткин, по кличке Тю-тю, никогда ничего не крал, он был патологически честным. К тому же добрым, умным и красивым. У Сени был один недостаток — он никак не мог решить к какому полу он относится: к мужскому или женскому. На работе он ходил мужик-мужиком: синяя роба, грубые ботинки, волосы в хвост, в зубах сигарета, а вместо аромата парфюмерии стойкий запах канализации (что не удивительно — Тю-тю работал сантехником). Но стоило рабочему дню закончиться, как Сеня преображался. Вместо спецовки — юбочка из бархата, на ногах лодочки, волосы по плечам, губки куриной гузкой и в перламутре. И весь, с ног до головы, облит духами «Хьюго вуман».

Пройдя дальше, я заметила «святую троицу». Состояла триада из дам разного возраста, комплекции, характера, которых объединяло одно — все они были старыми девами. Носили они свое нелестное звание с большим достоинством, но так сильно старались его не уронить, что всем было ясно — страдают, бедняжки. Самой старшей из них, Галине Ивановне, начальнице Патентного бюро и оголтелой коммунистке, было года 52-53, но, не смотря на возраст, энергия в ней била через край, питая ее коренастую, ширококостную фигуру, молодым задором. Вторая — Ниночка — не смотря на уменьшительный суффикс, приближалась уже к критическому сороковнику. Одевалась она безвкусно-ярко, красила губы морковной помадой, носила огромные очки-бабочки и богатый парик «грива льва». Вот и теперь из-под ее пуховой шали выбивалась пышная кудрявая челка.

Третьей, примкнувшей к троице совсем недавно, железобетонной холостячкой была довольно молодая (32-33) бухгалтерша Изольда. Но ее сравнительно юный возраст с лихвой компенсировался ее заскоками — так что самой закоренелой «старой девой» я бы назвала скорее ее, нежели Галину Ивановну. И дело даже не во внешности, хотя и внешность отвечала всем требованиям «синего чулка» (анемичная костлявая ужасно подстриженную бабешка в юбке до полу), а в том, что Изольда только тем и занималась, что ходила по экстрасенсам, гадателям и прочим шаманам. Между походами посещала гомеопата и астролога, вечерами писала длинные, нескладные стихи, учила по самоучителю японский, раскладывала пасьянсы и стучала в стену своей соседке, любительницы выпить-погулять (как я думаю из зависти).