Плач третьей птицы: земное и небесное в современных монастырях - [24]

. Ювелирной тонкости и осмотрительности потребовали от него аккуратно выстраиваемые отношения с богатым мануфактурщиком, которому Угреша обязана всеми перестройками и прочным материальным благополучием; о. Пимен сумел стать для Павла Матвеевича Александрова, человека достойного, умного, но отнюдь не простого и доступного, необходимым другом, духовником и наставником, проводил его в путь всея земли, и один Бог знает, кто больше получил от этого союза.

В наше время сложностей много, хотя бы потому, что за десятилетия вавилонского пленения из сознания людей изгладилось понятие о пожертвовании; даже деревенские старушки, когда никто не видит, в уплату за свечу норовят опустить в кружку пуговицу или монету, вышедшую из употребления. Большинство прихожан становится в тупик перед определением «дайте сколько не жалко», а намек на десятину повергает в смятение и ужас: грабеж!

Богатеи хоть и носят крестики, но служить пока предпочитают земному и от Церкви ожидают того же: активной деятельности по воспитанию масс и улучшению нравов, а также ощутимой отдачи. Один восстанавливает храм в обители, но за это близ ограды возводит собственный отель; стоимость номера $ 800 в сутки, конечно, изумляет паломников, рассчитывающих на кров монастырской гостиницы. Другой, обещая подарить трактор, высказывает намерение присвоить монастырю имя своих дочерей, которым уже озаглавил магазин в городе, и уверяет, что зазвучит очень красиво: «Вероника и Кристина».

Третий привозит карту местности, расчерченную на квадраты, и требует перед выборами в каждый квадрат заслать по монаху-агитатору за депутата, в избрании которого он заинтересован. Четвертый, реализуя неуемные амбиции, всё делает с размахом, с излишним, а для монастыря вовсе неуместным шиком: фигурный заморский паркет в кельях, мрамор и джакузи в ванных, мерседес настоятелю; потом стыдно людей и приходится оправдываться: лопаем, мол, что дают.

Обременительны и обязательные приемы дорогих гостей: ресторанное меню, изысканные закуски, горячительные напитки. Один настоятель, которому архиерей лично, ради самого исторически знаменитого в епархии монастыря, находит спонсоров, дерзнул упрекнуть владыку: гости, мол, водку пьют, братия соблазняются. Сытый голодного не разумеет: побегай наместник за ними сам – научился бы кланяться дателю всякой копейки, что, кроме пользы вверенному монастырю, и весьма душеспасительно; ведь это Воланд, князь тьмы и отец лжи, изрек: никогда и ничего не просите.

Поражает несомненная достоверность «Чертогона» Лескова: монашки у Всепетой с почетом встречают страдающего похмельем и муками совести гуляку-купца, без тени осуждения утешают благодатным сумраком, свечечками, молча, издалека жалеют и молятся – неужели только за щедрые дары?{149} И нам бы полезно в общении с кормильцами превозмогать внутреннюю надменность, кичливость, неодолимую боязнь унизиться… Каемся в человекоугодии, будто оно губительней гордости. Впрочем, как писал приснопамятный святитель Филарет Аносинской игумении Евгении, не человекоугодничать надо, а смиренною покорностью снискивать благорасположение добрых людей{150}.

Тесный путь, имже внидоша святии отцы… {151}

…Как я добыл ее! Я смертный пот

Стирал ладонью. Рот был сух от жажды.

Я рыл и рыл… Владеет ею тот,

Кто сам, один, добыл ее однажды.

Она во мне. Я жил, ее тая.

Я, стиснув зубы, в муках, на пределе

Ее добыл. Вот истина моя!..

Вы ж до сих пор банальностью владели.

Е. Винокуров

Есть одна крайне вредная из-за лживости книга, многократно переиздаваемая Псково-Печерским монастырем, неведомо за какие достоинства, разве что благодаря названию приносит доход. Она сотворена, надо полагать, в начале ХХ века, до революции, но напоминает безвозвратно забытые шедевры социалистического реализма, изображавшие жизнь не такой, какова она есть, а какой ее желательно видеть.

Сие анонимное, в стиле Чарской, произведение, именуемое «Ольховский монастырь», изображает совершенную обитель; красивая местность, красивый вид из окна, красивые насельницы, с невыразимым волнением изрекающие тривиальные до пошлости истины: «Наша цель – распять себя миру, умертвить свои желания»… «послушание – первая заповедь новоначальных»; «будь всегда готова исполнять всякое приказание без лености и отговорок, с доброю волею, усердием, как повеление Божие»…{152}

Девушки постоянно трепещут от возвышенных чувств и делятся ими с первым встречным: «Я здесь счастлива… я люблю каждый уголок, деревце, камешек на дорожке»… А уж игумения! Сама белизна, чистота, одухотворенная красота умерщвленного тела, и притом ум, твердая воля, неисчерпаемая доброта и т. д. и т. п. К сестрам она обращается, разумеется, «друг мой»… «дитя мое»… «чадо»… Ну а сестры, понятно, ее безумно обожают: «Мама, ангел мой! Какая ты хорошая! Приведи, приведи меня ко Христу!»{153}

Ну просто пирожное какое-то, какое-то безе, сказал бы классик, прямо тошнит. К тому же, заметил один знаменитый отшельник, если бы все монахи были ангелоподобными, то не могли бы возрастать среди них святые люди: мудрость и терпение приобретаются лишь наперекор душевным скорбям, несправедливостям, насмешкам, клеветам и обидам.