Плач по луне - [11]
И вот довелось надеть — впервые.
Не знаю, каков он был в роли дождевика, но одно точно: в нем меня сразу бросило в жар, и я почувствовал какую-то опасную, звериную силу — все, мол, мне по плечу. Не боясь нового обвала, я два часа махал лопатой, весь грязный и потный, и прорыл-таки проход.
Когда вернулся в деревню, было уже совсем поздно. Остановился перед домом Яэко и все в том же рыбьем наряде, под проливным дождем, ходил между брошенных хозяйкой яблонь. Плоды были ярко-красные, но мелкие, неважной формы и поклеванные птицами, много червивых — ухода-то никакого. Странная вещь — в такую бурю яблоки в саду Яэко не осыпались. Ни одно не упало.
А потом я вернулся домой.
Куда мне еще идти? В большой комнате отец и мать смотрели телевизор, громко смеялись чему-то, но когда я вошел в своей чешуе, оба замолчали и уставились на меня с явным испугом. Какое-то время спустя снова отвернулись к экрану, но уже сидели тихо, даже не кашлянули ни разу.
Я вышел в прихожую и разделся догола.
И сразу же стало холодно, навалилась усталость. Залез в горячую воду, согрелся. Тайфун умчался прочь, на небо выплыла полная луна. В голове не было ни единой мысли. Яэко уехала, и думать стало не о чем. Я совсем обмяк, пальцем не мог пошевелить. Луна высасывала из меня душу, я это чувствовал.
Ужинали мы все вместе, как обычно.
Во время еды мама с отцом тоже не отрывались от телевизора. То и дело покатывались со смеху, но друг с другом не разговаривали. Я сказал, что ветром много яблок посбивало, но отец только отмахнулся. Ну и хрен, говорит, с ними. Родителей теперь занимает только одно — как бы поприятней остаток дней прожить. Ни о чем, кроме самих себя, думать им уже не хочется.
Яэко не задавала мне никаких вопросов.
Может, конечно, ее и поджидал кто-то на станции, но вряд ли. Перед тем как выйти из машины, она сказала: «Прощай». Или это мне послышалось? А я ничего не ответил. Мог хотя бы счастливого пути пожелать. Забыл.
«Прощай, прощай», — бормочет монах.
Он бредет по траве, сгибаясь под яростным ветром, и повторяет в такт шагам: «Прощай, прощай, прощай». Монах прощается с вчерашним днем. Еще до рассвета он пересечет пустынную равнину, где нет ничего — только травы, ветер, лунный свет. Надеюсь, с ним ничего плохого не случится. Он, конечно, устал скитаться и хочет найти пристанище в яблоневой деревеньке. Там он сожжет свои лохмотья вместе с бивой, задышит глубоко и ровно, будет до самой смерти кормиться одними яблоками.
Монах пошатывается на ходу.
Не знаю, хватит ли у него сил. На ногах он удерживается лишь сосредоточением воли. И еще, может быть, его подгоняет мысль о близкой погоне. Ветер пахнет рыбьей чешуей, в его завывании слышатся то собачий лай, то людские крики. Монаху не спастись. Скоро его догонят, прикончат в зарослях и бросят труп в какой-нибудь пожарный сарай. Конец ему, ясное дело.
Мне тоже конец.
Во всяком случае, он уже близок, мой конец, — так мне кажется. Ощущение, что я живу на свете страшно долго, не одну сотню лет. Почему — сам не знаю, ведь у меня даже своей семьи никогда не было. Было у меня три года с Яэко, и этого довольно. Какие мне еще нужны события?
Сегодня Яэко уехала из деревни.
Бросила дом, могилы предков, сад, поле и уехала, даже не сказав куда. Я мало чем смог ей помочь, разве что довез до железной дороги да немного денег дал. Ни о чем ее не спросил, даже не попрощался по-человечески. По сути дела, я ее выгнал. Неужто мне до такой степени хотелось сохранить в неприкосновенности память о тех трех годах?
В горах снова затрубил олень.
Как холодно сегодня. Первые в этом году заморозки. Завтра целый день буду подбирать яблоки. На рынок паданцы, конечно, не отвезешь, но на консервный завод, по дешевке, я их не отдам. Лучше вино сделаю, а останутся — замочу. Нет, лучше все пущу на вино. Буду пить до весны, пьяному веселее. Напился — уснул, проснулся — выпил.
Яэко сейчас, наверно, спит в своем вагоне.
А может, уснул только ребенок. Может, Яэко смотрит в окно. Там отражается ее лицо, за ним — тьма, во тьме редкими огоньками светятся дома. Яэко достает из сумки яблоки и ест их. Обо мне она уже забыла. И отлично.
А я устроен иначе.
У меня в душе живет тысяча дней с Яэко, живут сто яблоневых деревьев. Мне этого хватит и на завтрашний, и на все последующие дни. Что мне еще остается? Буду жить день да ночь — сутки прочь, а точнее — потихоньку умирать. У Яэко жизнь, возможно, сегодня началась, а у меня кончилась.
Мычу от боли, переворачиваюсь на другой бок.
За окном луна. Ее свет — не голубой, не красноватый, а какой-то торжественно белый — льется на деревню. Оленьи крики приблизились к домам. Наверно, олени хотят полакомиться паданцами. Ну и на здоровье. Пусть хоть все сожрут. А я буду есть яблоки из сада Яэко.
Вдруг с луной что-то случилось, и свет ее померк.
На ширме «Зима» нарисованы: холодный, точеный серп луны; скованное льдом и снегом горное озеро; скрюченный в три погибели слепой монах. Он вырыл в снегу нору, забился туда и сидит, закутавшись в драный плащ. Монах слушает, как скрипит и охает ледяная корка над озером. Он не может играть на биве — закоченели пальцы, не может петь — распухло простуженное горло. Но в костлявой, едва прикрытой чахлой плотью груди живут звучные мелодии, произносятся страстные речи. Лед временами жалобно стонет, словно всхлипывает. На ледяном просторе застыло все, даже само время; застыла и пепельно-серая, позабывшая о надежде душа немолодого мужчины, который лежит возле ширмы под электрическим одеялом.
Главная тема повести «Сердцебиение» — современный политический террор: автор пытается заглянуть в душу будущего убийцы.
Девять рассказов японских писателей послевоенного периода, посвящённые самым разнообразным темам, объединены общим стремлением их авторов — понять, в чем смысл человеческой жизни.
ОТ АВТОРАТот, от чьего лица – иногда страстно, иногда отстраненно – ведется это повествование, не человек, а старый, потрепанный, но высококачественный фотоаппарат с двухлинзовым длиннофокусным объективом, который часто снимает то, что лучше не снимать, а временами и то, что снять вовсе невозможно. Он не только регистрирует тончайшие нюансы света и тени, стиснутые меж бело-черных полюсов дня и ночи, женщины и мужчины, неба и земли, духа и тела, добра и зла, жизни и смерти, но еще и отмеряет щелканьем своего затвора течение времени, а его сверхчувствительная пленка (400T.MAX) способна улавливать сияние, источаемое Вселенной.
За новеллу «Течение лета» Кэндзи Маруяма получил премию Акутагавы — высшую в Японии литературную награду.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Меня зовут Рада. Я всегда рада помочь, потому что я фиксер и решаю чужие проблемы. В школе фиксер – это почти священник или психоаналитик. Мэдисон Грэм нужно, чтобы я отправляла ей SMS от несуществующего канадского ухажера? Ребекка Льюис хочет, чтобы в школе прижилось ее новое имя – Бекки? Будет сделано. У меня всегда много работы по пятницам и понедельникам, когда людям нужна помощь. Но в остальные дни я обычно обедаю в полном одиночестве. Все боятся, что я раскрою их тайны. Меня уважают, но совершенно не любят. А самое ужасное, что я не могу решить собственные проблемы.
Повесть посвящена острой и актуальной теме подростковых самоубийств, волной прокатившихся по современной России. Существует ли «Синий кит» на самом деле и кого он заберет в следующий раз?.. Может быть, вашего соседа?..
Переживший семейную трагедию мальчик становится подростком, нервным, недоверчивым, замкнутым. Родители давно превратились в холодных металлических рыбок, сестра устало смотрит с фотографии. Друг Ярослав ходит по проволоке, подражая знаменитому канатоходцу Карлу Валленде. Подружка Лилия навсегда покидает родной дом покачивающейся походкой Мэрилин Монро. Случайная знакомая Сто пятая решает стать закройщицей и вообще не в его вкусе, отчего же качается мир, когда она выбирает другого?
Это книга об удивительном путешествии нашего современника, оказавшегося в 2057 году. Россия будущего является зерновой сверхдержавой, противостоящей всему миру. В этом будущем герою повести предстоит железнодорожное путешествие по России в Москву. К несчастью, по меркам 2057 года гость из прошлого выглядит крайне подозрительно, и могущественные спецслужбы, оберегающие Россию от внутренних врагов, уже следуют по его пятам.
"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.
Героиня романа Инна — умная, сильная, гордая и очень самостоятельная. Она, не задумываясь, бросила разбогатевшего мужа, когда он стал ей указывать, как жить, и укатила в Америку, где устроилась в библиотеку, возглавив отдел литературы на русском языке. А еще Инна занимается каратэ. Вот только на уборку дома времени нет, на личном фронте пока не везет, здание библиотеки того и гляди обрушится на головы читателей, а вдобавок Инна стала свидетельницей смерти человека, в результате случайно завладев секретной информацией, которую покойный пытался кому-то передать и которая интересует очень и очень многих… «Книга является яркой и самобытной попыткой иронического осмысления американской действительности, воспринятой глазами россиянки.