Плач об агнце в вертепе - [2]

Ясельников вошел в мастерскую и поздоровался:

— Здравствуй, Темистоклес!

И сразу стало понятно, что явился не вовремя. В мастерской был день суда. Все вазы и кувшины, горшки и сосуды теснились в великом страхе и множестве на полу, на полках, на подоконниках, — небольшая комнатенка с гончарным кругом в центре, служившая также и лавкой, была загромождена. Три или четыре сосуда были уже сокрушены, и их жалкие черепки валялись у порога явно на посрамление и попрание. Ясельников понял, что творения в очередной раз прогневали чем-то своего творца. Павлиди не сидел на месте и часто отлучался в поисках заказа, пропадая иной раз вне дома по нескольку суток. И в его отсутствие сосуды начинали вести себя неугодно, творили мерзости, в их среде заводился разврат и разлад, и частенько по своем возвращении находил Павлиди некоторых достойных сброшенными со своих полок и разбившимися, в то время как недостойные торжествовали. Неоднократно приходилось ему с горечью признавать, что все от плохого спроса, остаток на складе, вовремя не распроданный, скоро начинает вести себя буйно, не принимая увещеваний. Посему взял себе Павлиди за обычай время от времени пасти свои сосуды железным жезлом, дабы на примере сокрушенных смирение не улетучивалось из остальных так быстро.

Но на этот раз горшки, похоже, ввели Павлиди в гораздо больший гнев. Это сразу чувствовалось. До прихода Ясельникова Павлиди говорил к ним, и лишь одно колено, которое ввело в грех остальные, оставалось демонстративно глухо к его словам. Это колено — целая полка больших толстостенных горшков — вызывало особую ярость Павлиди, так как в последнее время совсем не находило спроса, падало в цене и росло в численности. К тому же оно было прямо-таки рассадником вредных идей, неверия и поклонения идолам. За это оно должно было понести возмездие. И Павлиди, окончив говорить, поднял тяжелый железный шкворень и обрушил его на развратные горшки. «Довели», — с жалостью подумал Ясельников и остановил руку Павлиди, которую тот было занес, чтобы сокрушить другую полку. Павлиди повернул к нему гневное лицо.

— И не проси, — процедил он. — Не пожалеет око мое, и не помилую. И хотя бы они взывали в уши мои громким голосом — не услышу их!

— Неужели ты погубишь весь остаток сосудов своих? — мягко спросил Ясельников, продолжая удерживать его руку. — Ведь есть среди них и праведные.

Павлиди упрямо мотнул головой.

— Сказал тоже! Нечестие их весьма велико.

Но было заметно, что он задумался над словами Ясельникова.

— Не знаю даже… — проговорил он, наконец, поразмыслив. — Ну, если найдется разве пять… нет, один праведник среди них. — И он окинул сосуды таким испытующим взглядом, что те ощутимо под ним вострепетали.

Потряхивая жезлом, Павлиди принялся расхаживать по мастер-ской и оценивающе рассматривать сосуды. Судя по его недовольному виду, праведников среди них не находилось. Вдруг Павлиди остановился.

— Постой, — медленно проговорил он. — Я, кажется, знаю одного… Но если и там нет, — он вновь окинул полки гневным взором, — возвращусь и всех отправлю к егоровским рыбам!

Признаться, Ясельников ожидал, что, когда Павлиди оставит его один на один с многочисленными глиняными коленами мастерской, поднимется к нему от них великий вопль и жалобы, и придется еще, чего доброго, по-настоящему предстоять за них. Но не успел он этого испугаться, как Павлиди вернулся. Гнева его как не бывало.

— Я нашел праведника, — произнес он удовлетворенно. — Вот он.

— Но это же ночной горшок! — вскричал Ясельников.

— Не смотри, каков он с виду, — назидательно произнес Павлиди. — Ибо истинно праведен по назначению. Потому пощажу остальных.

Ясельников решил сменить тему разговора.

— Вероника послала меня за мясом, — сказал он. — Но я не знаю, где купить его по такому времени.

— С каких это пор она стала есть мясо? — удивился Павлиди, ища глазами, куда бы пристроить нового праведника.

Ясельников только развел руками.

— Ну, неважно, — сказал Павлиди. — Где мясо, знает Игумнов. Пойдем, я как раз собирался заглянуть к нему.

Сумерек было не узнать. Они будто передумали сгущаться, точно кто-то на другом конце земли приказал солнцу встать, как когда-то встарь. В странном фиолетовом освещении они добрались до улицы, на которой жил Игумнов, перешли узкий, но очень глубокий канал, пару раз повернули и вошли на большой неогороженный двор. В глубине двора белел двухэтажный, крытый черепицей дом Игумнова. Сам хозяин обнаружился тут же, во дворе. Он возился с массивной лебедкой, трос от которой тянулся куда-то под землю, в круглую дыру, откуда выходил слабый дымок. Вид у Игумнова был озабоченный и удрученный одновременно.

Они молча поздоровались, а потом Павлиди спросил, указывая на дыру:

— Теперь здесь?

Игумнов, скривившись, кивнул. Выждав паузу, Павлиди снова спросил:

— Мясо покажешь где? — Было видно, что он старается не коснуться какой-то больной темы.

Игумнов оставил свою лебедку, повернулся, посмотрел по сторонам, одну из них выбрал и показал туда пальцем:

— Да это недалеко здесь. Цыгане недавно резали. Вы подо — ждите, сейчас я его вытащу, и пойдем. Встаньте пока вон у забора, перекурите.